В двух шагах от войны

- Блямба! - сказал он с уважением. - Но крови нет. Тебя как зовут?

- Соколов Дима, - сказал я.

- Меня Антоном звать. А ты правда из Ленинграда? Давно?

- Недели две уже.

Он покачал головой, потом встал с лодки и сказал:

- Ну, ежели отошел, то айда Баланду и этого Шкерта искать.

- Да ну их! - в сердцах сказал я.

- Как это "ну их"?! - рассердился Антон. - Сам сказал: у вас расстреливают. Ты как про Архангельск думать будешь?

- При чем тут Архангельск? - сказал я. - Просто обидно.

- У нас ничего... Двина вот, и вообще... - Он вдруг засмущался и быстро спросил: - Ты в каком классе?

- В восьмом. А ты?

Он застеснялся еще больше.

- Тоже в восьмом. Ты не смотри, что я такой здоровый, мне всего-то пятнадцать. У нас вся родня такая. Поморы мы... А в какой ты школе?

Со школой у меня дело обстояло неважно. Ведь в восьмом классе я проучился только до ноября сорок первого - в это время в Ленинграде оставалось не больше двух-трех школ на район. И получилось так, что ни в одну из них я не попал: в ноябре заболел, потом уж было не до учения. А сейчас уже последние числа мая, и занятия вот-вот кончатся.

- Да ни в какой еще, - сказал я с досадой. - Понимаешь, мать пока не пускает. Говорит, после ленинградской голодухи окрепнуть надо. А я уже ничего, отъелся.

- Чем ты у нас отъелся? - с сомнением сказал Антон. - Где живете-то?

- На Поморской. В конце.

- Наш район. Давай в нашу школу.

- Ладно... А что же я про хлеб-то скажу?

- Пошли вместе, - решительно сказал Антон.

Я обрадовался. Сами понимаете: хлеб на два дня!

Видно, такой уж это был парень, Антон: один его вид успокоил маму. Он не дал мне рта раскрыть, а сам спокойно рассказал, как было дело. Мать только повздыхала, а когда Марфа Васильевна, всегда приветливая, прямо раскричалась, даже стала ее успокаивать:

- Всякое бывает, Марфа Васильевна, война ведь.

- Вот то-то и есть, что война, - сердито сказала наша хозяйка. - Ить что удумали, варнаки! Хлеб у дити отбирать!

Я не выдержал и засмеялся: "дитя" мне понравилось.

- Ты, Юрьевна, не горюй, - уже добродушно сказала Марфа Васильевна и погладила маму по плечу, - у меня маленько мучицы есть, перебьемси.

Тут мама чуть прослезилась - очень она чувствительная стала, - а я воспользовался случаем и сказал о школе и что Антон зовет меня в свой класс.

Мама обеспокоенно посмотрела на меня, потом на Антона и, улыбнувшись, сказала:

- Антон? Ну что ж. Вон он какой. Только уже скоро конец учебного года, а ты столько пропустил...

- Ничо, наверстает, - уверенно сказал Антон. - Пошли директору хоть сейчас.

Мама только вздохнула.

Когда мы уходили, Антон спросил у Марфы Васильевны:

- Афанасий-то Григорьич где?

- А где ему быть? - грустно ответила Марфа Васильевна. - На Двине нето. Там он... время провожат. - Она вгляделась в Антона. - А ты чей будешь? Словно мне твой лик знакомый.

- Корабельниковы мы, - хмуро сказал Антон и опустил голову.

- То-то я гляжу... - Она вздохнула и почему-то отвернулась. Потом полезла в шкафчик, достала оттуда две небольшие лепешки и протянула их Антону и мне.

- Берите вот, пожуйте маленько. И ступайте с богом.

Мы вышли, и я спросил у Антона:

- Ты что, их знаешь?

- Кто у нас Громова не знает? - сказал он, потом помолчал немного и, словно нехотя, добавил: - С батей они одно время вместе плавали.

Дальше мы шли молча. Антон о чем-то тяжело думал, и я понял: спрашивать его сейчас ни о чем нельзя.

Уже почти у самой школы Антон вдруг спросил:

- А ты-то знаешь хоть, у кого вы стоите?

Я сообразил, что "стоите" - это значит "живете", и ответил:

- А как же! У бывшего капитана Громова.

- То-то и оно, что у бывшего, - хмуро сказал Антон. - А какой это капитан был, знаешь?

Я отрицательно покачал головой...

Не знаю уж, что Антон говорил директору школы - он пошел туда один, но директор, маленький седенький старичок, вскоре позвал меня в кабинет. Он приветливо посмотрел на меня и ни о чем не спрашивал. Сказал только, что мне, наверно, будет трудно, но если я не смогу сдавать экзамены, то буду переведен в девятый класс условно, с тем чтобы сдавать экзамены осенью. Меня это вполне устраивало. И снова началась школа.

Ребята приняли меня хорошо. Вначале, правда, они посматривали в мою сторону с каким-то сожалением, и меня это немного задевало - смотрят и вроде головами покачивают: ишь, мол, доходяга какой разнесчастный. А может быть, это только казалось - тоже после Ленинграда стал чувствительный, почти как мама... Но вообще-то, ребята и верно были отличные - мальчишки почти все высокие, крепкие, белобрысые, и глаза тоже почти у всех голубые - от близкого моря, пожалуй, глаза у них такие. Девчонки тоже... ничего, славные девчонки.

И классная руководительница чем-то на них похожа: спортивная такая, молодая и тоже светловолосая и голубоглазая. Звали ее Людмила Сергеевна, и преподавала она нам географию. Самый первый ее урок, который я услышал, особенно запомнился мне.