В её глазах

– Во сне твои руки выглядят по-другому. Я вычитала об этом в книге, которую Дэвид подарил мне, когда я была маленькой. Родители забрали ее у меня – сказали, что все это чушь, и думаю, Дэвид тоже в глубине души так считал, – но на самом деле это была не чушь. Из нее я научилась всему, чему собираюсь учить тебя.

Она находится почти в ладу с собой. Такие мгновения не длятся долго, и хотя ее до сих пор терзают неизжитое горе и вина, они определенно случаются все чаще и чаще. Дружба с Робом спасла ее от себя самой. Он возвращает ее к жизни.

– Да, правду про тебя говорят, – замечает Роб. – Ты чокнутая.

Она шлепает его ладонью и смеется:

– Это все правда. Сам увидишь. Со временем то же самое. Во сне время никогда не течет последовательно. Часы идут быстрее.

– Я не сплю. – Он улыбается ей. – Видишь? Я делаю все, как написано.

Он шевелит пальцами и внимательно смотрит на них.

– Не обязательно делать все одновременно.

– Если уж изображать из себя психа, – говорит Роб, – то изображать на совесть.

Адель устремляет взгляд на свои руки с засохшей голубой краской под ногтями. Циферблат часов Дэвида поблескивает в солнечном свете. Роб был прав, медсестры действительно рады ее новому увлечению водяным искусством, если его можно так назвать, – но оно ничем не помогает ей отпустить ее погибших близких. Вместо этого она поймала себя на том, что воображает старый заброшенный колодец в лесу на задворках родительского особняка. Она представляет, как стоит перед ним и выливает в него свое прошлое. Быть может, в один прекрасный день она обнаружит, что он метафорически полон, и сможет накрыть его крышкой и пойти дальше. Быть может, тогда она вновь научится спать. Как спала когда-то. Она скучает по тем временам и по тем картинам, которые мелькали перед ее закрытыми глазами. Это часть ее личности, и чувства вины недостаточно, чтобы полностью откреститься от нее.

– Давай, Роб, – говорит она. – Потом сам же спасибо мне скажешь.

– Ладно, ладно. Только ради тебя.

Он подмигивает ей, и они улыбаются друг другу. Тепло, которое она ощущает в этот миг, исходит не только от солнца, но и откуда-то изнутри ее самой.

17

Луиза

За взятый липовый больничный меня терзают угрызения совести. Но вот Адам уезжает на месяц, выбегает за дверь с небрежным эгоизмом, свойственным лишь детям, в предвкушении чего-нибудь интересного, и муки совести смыты приливной волной печали. Не успевает за ним закрыться дверь, как наша крохотная квартирка немедленно начинает казаться мне слишком большой и слишком пустой. Как будто все уехали и бросили меня одну. Не знаю, куда себя деть, и слоняюсь по квартире, пока желание выпить не становится нестерпимым. В поисках штопора натыкаюсь на тетрадь, которую дала мне Адель, – впопыхах я сунула ее в ящик. Долго смотрю на нее, потом вынимаю.

С внутренней стороны обложки, в верхнем углу, аккуратными печатными буквами выведено имя. РОБЕРТ ДОМИНИК ХОЙЛ. Оно заинтересовывает меня больше, чем инструкции на соседней странице. «Раз в час ущипнуть себя и произнести: „Я не сплю“». Решаю пока не вникать в это все – хорошо хоть все предписанное вполне можно проделывать дома – и устремляю взгляд на незнакомое имя. Мне всегда нравились книги с надписанными в них именами, вроде тех, что можно найти в букинистических магазинах, которые были когда-то кому-то подарены и украшены дарственными надписями, за каждой из которых скрывается целая история. Вот и эта тетрадь точно такая же. Кто этот юноша? Интересно, Адель с Дэвидом до сих пор поддерживают с ним отношения? Он тоже счел всю эту затею такой же глупостью, как я, когда Адель впервые попыталась ему помочь?

Переворачиваю страницу, ожидая найти очередную инструкцию, но эти убористые неровные строчки, больше похожие на клинопись, нежели на собственно буквы, оказываются чем-то большим. Видимо, это что-то вроде дневника опытов. Откупориваю вино, наливаю себе большой бокал, устраиваюсь поудобнее, заинтригованная этим приветом из давних времен, этой возможностью заглянуть одним глазком в прошлое Адели, и погружаюсь в чтение.