В Эрмитаж!

Однако Философ изо всех сил старается поддержать веселье: иначе для чего же существуют друзья?

— Могло быть и хуже, — утешает он князя, а немецкая принцесса в уголке наигрывает на спинете какую-то приятную мелодию, — Венер и Вирсавий надо искать в других странах, там, откуда они родом. Здесь, в Голландии, все рисуют как сумасшедшие. Благовещение тебе, конечно, всякий изобразит. Благовещение и разведение тюльпанов — больше они ни на что не способны.

— Странно, но Нидерланды действительно малокультурная страна. С Парижем не сравнить.

— Конечно! Власть не принадлежит королям и продажным попам.

— Она принадлежит банкирам.

— А также владельцам газет и типографий. Вы живете в царстве просвещения и свободы, мой друг. На земле философов — Декарта, Локка, Спинозы.

— Прошу заметить, что вы не успели даже выглянуть на улицу и полюбоваться ею.

— Мне и так все ясно. Я знаю, что Голландия — либеральное государство, в котором процветают образование, искусство и банки. А в мире нет ничего важнее этих вещей. Кроме того, я заметил, что женщины все как на подбор толсты и жизнерадостны.

— Да, если вам нравятся полные…

— Люблю толстушек.

— А я предпочитаю худощавых.

— Послушайте, мой друг, зачем же Ее Величество послала вас сюда?

— Ответ вам известен. Царица послала меня в Голландию, потому что без этих вонючих каналов и этих треклятых банкиров нашего города на Неве и на свете не было бы.

А вот это правда. Чистая истинная правда.

Ведь разве не здесь все начиналось, разве не здесь у Петра Великого (юного, но уже великана, в сапогах — за два метра ростом) родилась эта мечта? Он прибыл сюда со своим Великим Посольством отдохнуть и поразвлечься. Шумный юнец бил окна и выбрасывал в них друзей, случайных приятелей и незнакомцев, пьянствовал и шлялся по девкам. Приехал он инкогнито, переодевшись и замаскировавшись до неузнаваемости. Впрочем, проницательный наблюдатель все же смог бы его опознать: Петр был настоящим гигантом и возвышался над толпой, лицо его подергивалось от характерного нервного тика, его сопровождали сотня слуг, шесть трубачей, пара часовщиков, четыре карлика и обезьяна. В Амстердаме он изучал астрономию и анатомию, учился вскрывать трупы и лить металлы, брить бороду и дергать зубы (упражнялся, кстати, на первом попавшемся, кто имел несчастье подвернуться под руку). Он овладевал ремеслом плотника, корабельщика, штурмана и повсюду обращал на себя внимание неуемным и неразборчивым любопытством («Это что? Это зачем?»).

Затем Петр вернулся в Россию, взошел на царский престол, разбил шведов, вернул своей стране восточно-балтийские земли и решил отметить свой триумф строительством новой столицы на реке Неве. Решил построить город, смотрящий прямо на богатый вожделенный Запад и грозящий ему чрез туманы и бураны морозной русской зимы. За образец же Петр взял Амстердам. Он возводил не очередное скифское поселение с утопающими в грязи домами, протекающими кровлями, бородатыми боярами, роющимися в земле свиньями и пухнущими от голода крепостными. В новой столице надлежало быть не только соборам и монастырям, крепостям, тюрьмам и арсеналам. Петр задумал проложить каналы, построить дворцы, академии, музеи, биржи — в общем, на весь мир прославить промышленную и военную мощь России. Рыть каналы и сооружать дамбы он нанял голландцев. Если канал получался мельче своего нидерландского прототипа, Петр заставлял рабочих засыпать его и рыть снова. Город постепенно рос, и один за другим подходили к пристаням груженные кирпичом голландские корабли, голландские живописцы расписывали стены дворцов, а голландские банкиры обеспечивали наличные. Пленные шведы и русские крепостные закладывали фундаменты, крепили балки, сотнями и тысячами тонули в финских болотах. Городом на костях начинали называть несравненное творение Петра. Однако же чудо-столица поднималась не только на костях утопленников, но и на звонких голландских гульденах.

— Вот почему я торчу здесь, в этой ветреной Гааге, — объяснял Голицын нашему герою. — Игра начинается по новой.