В Эрмитаж!

ОН: Она, разумеется, невиновна. Не причиняйте ей вреда.

ОНА: Ни в коем случае — если бы на то была моя воля. Но если все делать самой, какой смысл содержать Секретный отдел, призванный выявлять моих врагов? Тараканова будет содержаться в подземной тюрьме, подвергнется допросам и, я не сомневаюсь, признается во всем. Потом будет писать мне безумные письма, молить о пощаде…

ОН: И надеюсь, вы пощадите ее — как разумная и просвещенная правительница…

ОНА: Не пощажу — как трезвомыслящая правительница. Всю жизнь я по мере сил стараюсь творить добро. Но, друг мой, поверьте — я научена горьким опытом. Я управляю страной легенд и фантазий. В России каждая ложь видится правдой, а все разумное принимается за глупость.

ОН: Сколько же ей лет?

ОНА: Двадцать три. Но подозреваю, что двадцати четырех уже не будет.

ОН: Во имя нашей дружбы прошу вас освободить ее. Она никого не убивала. Она всего лишь воплотила в жизнь несколько сказочных историй.

ОНА: Она играла — и проиграла. И теперь останется там, где она сейчас. Пока о ней не забудут.

ОН: Я умоляю вас отпустить ее, Ваше Милосердное Императорское Величество…

Вокруг становится очень тихо.

ОНА: Мсье, что бы вы ни писали, какие бы ни установились между нами отношения, слуга всегда остается слугой.

ОН: Я просто прошу вас проявить милосердие.

ОНА смотрит на него. ПРИДВОРНЫЕ ждут.

ОНА: Конечно, дорогой мсье Дидро. Я проявлю милосердие. Сейчас Рождественский пост. Так вот — до наступления нового года можете больше не писать мне никаких меморандумов.

ОНА удаляется.

Конец сорок пятого дня

29 (наши дни)

Куда ни глянь — повсюду книги. Они окружают меня со всех сторон, выстроились рядами на самодельных деревянных полках, лежат на старинных столах и конторках, в стопках до потолка и в беспорядочных кучах вдоль стен. Все книги старые и, похоже, одного века. Книги в библиотечных переплетах, в жесткой коричневой коже, в белой телячьей коже, в красном сафьяне, с простыми и с золочеными заголовками. Книги всех классических размеров: ин-октаво, ин-фолио, ин-кварто, ин-дуодецимо. Некоторые из них, пережив столетия, прекрасно сохранились; но многие несут на себе следы времени или дурного обращения: они вырваны из переплетов, разброшюрованы и превращены в стопки печатных листов. Я в подсобном помещении, спрятанном среди читальных залов и хранилищ огромной Публичной библиотеки. Пахнет типографской краской, бумагой, влажным тряпьем. Помещение плохо освещено, в нем пыльно и сыро. Пол затоптан, как будто сегодня сюда входили и отсюда выходили множество людей, хоть и непонятно — что им здесь понадобилось? Из трещин в потолке капает вода — прямо на кучи книг, переплеты которых из коричневых постепенно становятся черными.

— Могу я оставить вас здесь на несколько минут? Я принесу горячего чая, прямо из самовара, — так сказала мне Галина, приведя меня в огромную Публичную библиотеку и усадив на стул в этой захламленной подсобке.

— Где мы находимся? — спросил я.

— А как вы думаете?

— Но это ведь не библиотека, во всяком случае, не библиотека Вольтера и Дидро?

— А как по-вашему, что такое библиотека? Куча книг? Большой зал? Огромное здание? Ладно, mon ami,я сейчас вернусь, вы пока осмотритесь, а потом расскажете мне, что это такое.

Оставшись в одиночестве, я брожу по комнате, от полки к полке, от стола к столу, от стопки к стопке. Окно только одно, весьма запыленное, под ним стоит большой стол. На столе много книг, некоторые из них раскрыты, как будто кто-то читал или просматривал их. На столе также стоит гипсовая статуэтка — голова капризного фавна, наблюдающая из окна за людной площадью перед библиотекой. Это, несомненно, Дидро — скорее всего, работы Мари-Анн Колло (впрочем, не уверен). С одной стороны площади простирается шумный Невский проспект, заполненный машинами и троллейбусами, с другой — фасад драмтеатра имени Пушкина (в этом городе все названо именами писателей). А в парке посреди площади стоит еще одна статуя, и именно на нее направлен взгляд гипсового Дидро. Это Екатерина Великая — высокая, коронованная, осанистая, царственная, изваянная скульптором Микешиным в конце XIX века.