В этих гнилых стенах

– Ната, – я почему‐то продолжал звать ее так. Она не поправляла. – Я привык к такому образу жизни. Да. Там нелегко жить. Голод, болезни, которые никто не лечит, каторжная работа, за которую не платят ровным счетом ничего… Это наша жизнь. Даже не жизнь, а выживание. В то время как совсем рядом, по соседству, точно такие же выжившие обладают высшими привилегиями. Они не голодают, не изнуряют себя трудом… Потому что все это делаем за вас мы. Значит, вы живете за счет наших жизней. Жизней не таких богатых стариков, детей, матерей… Конечно, меня не может не беспокоить то, что даже сейчас, на краю исчезновения, запертый в этих бетонных куполах, человек все равно пытается подмять человека. Неважно как: деньгами, могуществом, властью… Все равно – есть те, кто наверху, и те, кто внизу. Социальные классы, разделенные для удобства на купола. И с совестью, не видя нас, договориться проще.

– Вот как… И ты нас ненавидишь?

– Есть вещи, насчет которых бесполезно изводить себя, потому что у меня нет влияния на них. Это одна из них. Я не испытываю ненависти к людям. По крайней мере, ко всем подряд. Я просто смирился, что это не исправить, и занят тем, что просто стараюсь заработать на свой ужин.

– И все же…

– Нет.

– Не похоже.

– Зачем ты спрашиваешь, если не веришь? Да и с чего ты вообще это взяла?

– У тебя твои выразительные скулы сводит весь вечер.

– Это от голода, – усмехнулся я и задумался: а точно ли от голода?

Вдруг в тишине раздались приглушенные стоны. Девушка согнулась, пытаясь сдержать тихий крик боли, но резкий кашель заставил ее вскрикнуть громче. По щекам Наты катились слезы, и, снова закашлявшись, она выплюнула на зеленую траву сгустки крови.

– Нат? Наташа?! – вскрикнул я. Она бросила на меня мимолетный испуганный взгляд и потеряла сознание.

* * *

Я бежал по затемненным коридорам, пытаясь расслышать едва уловимое дыхание Наташи. Дрожащим голосом звал на помощь, пытаясь уловить, поднимается ли еще ее грудь.

Мать Наташи я узнал сразу. Она подбежала первой, вместе с несколькими хмурыми секьюрити. Видимо, забеспокоилась сразу же, едва дочь покинула поле ее зрения. Не растерявшись, выдернула с праздника директора клиники пятого сектора, и спустя несколько минут мы уже мчались к огромному черному джипу, который должен был доставить нас в медицинский центр. Я бережно усадил девушку, которую нес на руках, на заднее сиденье, и хотел отойти, но сзади раздался дрожащий от волнения голос ее мамы:

– Залезай скорее! Времени нет…

Я вскочил внутрь, на секунду подумав: «Это же целый танк, а не машина», – но тут же отогнал от себя эти мысли. Дороги были пустыми, мы домчались до места за несколько минут, но этого времени доктору хватило, чтобы предположить, что девушку отравили. Я не мог в это поверить. Зачем? Что плохого она сделала? Неужели у этого ангела есть враги?

Стоило переступить порог клиники, я тут же был отодвинут в сторону нетерпеливым жестом матери Наташи. Тихо отойдя к стойке, чтобы не мешать, я разглядывал роботизированную девушку-регистратора: точную копию Винчика, только с черным каре. Она старательно пыталась уточнить у меня данные поступившей в клинику девушки. Мало того, что я был сбит с толку идеально белыми стенами, намываемыми двадцать четыре часа в сутки роботами-прилипалами, так еще и навороченная стойка с новейшими технологиями, включая электронный экран, висящий в воздухе, выбила меня из колеи. Ни одна частная больница в нашем куполе даже близко не стояла рядом с этой.

– Наташа Рыбакова. Срочное биосканирование! – сказала пробегающая мимо директор клиники. Заметив меня, остановилась. – Ты чего застыл тут? Давай за мной, скорее! Она почти не дышит!

Действительно, чего это я застыл…

Я смотрел на белое лицо Наташи. Кровь из носа стекала к уголкам бледных, почти синеватых губ. Девушку уложили на стол, вокруг началась суета. Подключали приборы, что‐то измеряли…

Я ненавидел их образ жизни, ненавидел их за благополучие… Но сейчас я истово, как никогда раньше, молился, чтобы эта девушка выжила. Мне вдруг стало дурно, и я выскочил в коридор. Ей нельзя сегодня умирать. Нельзя! Я с размаху ударил кулаком в стену. Костяшки пальцев отозвались болью.

– Молодой человек, не портите стены! – раздался голос сбоку. Обернувшись, я не сразу узнал директора клиники, которая уже была в белом халате поверх вечернего платья. Да я и в лицо ей особо не вглядывался, запомнил только по родинке у длинного прямого носа. – Все с ней хорошо будет. А тебе нужно ответить на пару вопросов. – В руках у женщины была рация. Когда за моей спиной раздались шаги по коридору, в голове всплыл только один вопрос: это она вызвала полицейских или ее просто предупредили об их появлении?

– Дюк Ларсен? Или лучше вас называть Дюк Нордан? – обратился ко мне мужчина в форме и снял шлем с визором. Отрицать очевидное было бессмысленно. – Вам придется пройти с нами в отделение.

– Я… – прошептал я, не узнавая своего писклявого голоса. Во рту пересохло, сердце словно остановилось. Вот и все.