В этой сказке… Сборник статей

Сказки сказываются чаще всего на сон грядущий. При этом маленький почемучка очень внимателен и успевает подпрыгнуть и сказать: «Нет-нет, ты тут неточно рассказываешь, прошлый раз было не так…». Поэтому только кажется, что ребенок, которому рассказали сказку, заснул. В действительности сказка уводит его в иное пространство, где он действует, совершает те самые подвиги, о которых рассказывает сказка.

Мы не различаем таких тонких вещей, как сон, наведенный сон, гипноз или сон после сказки. Гипноз-то мы как-то видим, но мы считаем его сном… А объяснения до сих пор нет, что это такое, как нет и объяснения суггестии… Мы знаем, что можно внушать человеку хорошие мысли… думай о позитивном… не думай о плохом…

В действительности, когда эта самая суггестия, внушение происходит, мы ощущаем, что это не случайное явление. За суггестией и гипнозом скрывается некая «механика» нашего сознания, какое-то его устройство или свойство, которые до сих пор не познаны. Вероятно, потому что ищут не там – ищут в работе мозга, а устройство это скрывается в природе сознания. Однако правящая научная парадигма сознания не отражает его действительности, и не потому, что не хватает наблюдений, а потому, что все разрушающие правящую парадигму наблюдения исключаются из рассмотрения.

Внушение происходит не потому, что тебе просто говорили правильные слова. И сказка действенна не потому, что она об интересном. Для того чтобы ребенок перешел в измененное состояние сказочного сна, должно быть оказано какое-то воздействие, после которого душа принимает выбор. Почему я так думаю?

Тут я полностью согласен с Проппом, что сказка описывает тот обряд, который происходил при молодежной инициации. Когда подростков-мальчиков от 12 до 16 лет, и девочек от 7 до 12, отправляли куда-то, в особое пространство, чаще всего это была лесная избушка, где злые силы (Баба-яга, Змей) проглатывали детей… Сама избушка похожа на чудовище, этнографы даже описывали такие лесные дома, сплетенные из веток в виде чудовищ, чтобы пугать.

Но пугать – это уже воздействие, это переводить в особое состояние сознания, близкое к ужасу. А ужас – это не страх. Это то состояние, в которое человек переходит при встрече с неизмеримо превосходящей его силой, например, с богом. Отсюда выражение «панический ужас» – ужас, который испытывали при встрече с Паном. А у нас – с Лешим.

Этнография описывает, что во время инициаций дети понимали, что то, что тут происходит, – это обряд, и те, кто пришел проводить его для них, – это знакомые люди, их родные, только в масках, точнее, в личинах…

Но при этом они видели, что это настоящее. Они погружались в это не как в игру или действо, а как в действительное событие, и проживали его как встречу с существами из иных миров. Из тех, что и описывает сказка.

Вот это проживание принципиально для инициаций и подобно тому, что происходит с шаманом во время его полетов. В этом я разделяю взгляды В. Н. Топорова, который много исследовал русскую волшебную сказку с точки зрения ее связей с шаманскими культами. Многие образы русской волшебной сказки связаны с движением внутри вертикального пространства. Вернее, вертикально выстроенного пространства, потому что герой сначала опускается вниз, в подземный мир, а потом возвращается обратно, двигаясь от царства к царству. Наконец на какой-нибудь волшебной птице вылетает в этот мир, где становится царем.

И если это движение внутри сказки подобно полету шамана, его души, то это глубокая психологическая работа, для входа в которую, однако, не требуется шаманской болезни или даже работы с бубном, не говоря уж о психоделических средствах. Само сказывание сказки каким-то образом переводит слушателя в это измененное состояние. Именно в этот полет и должен отправляться маленький слушатель.

Это видно по тому, как мы слушаем сказку. Об этом свидетельствуют наши ощущения, что бесспорно. Самонаблюдение при слушании сказки однозначно свидетельствует об особом виде воздействия, сходного с гипнотическим или суггестивным. Но это не гипноз и не суггестия, хотя и воздействие.

Когда Николай Литвинов читал сказки по радио, замирали все. Почему? Видимо потому, что он умел оказывать то воздействие, что нашел Орфей, когда создавал этот вид преобразующего упражнения. Я предпочитаю думать, что тем великим учителем, что создал сказку, был именно Орфей, хотя доказать это однозначно невозможно. Но Орфей известен именно тем, что умел оказывать воздействие с помощью игры на лире, с помощью звучания.

Шаман достигает своего воздействия с помощью бубна, а сказочник – за счет звучания голоса. Но это не просто голос. Это голос, обращенный куда-то внутрь человека, где и живут те скрепы, что держат душу. Может быть, не скрепы, а струны души. Голос сказочника не просто воздействует на слушателя. Он должен освободить его от того, что крепит к телу, и отправить в полет, подобный сну.

Помните Литвинова: «Здравствуй, дружок, сегодня я расскажу тебе сказку…»