В этом году в Иерусалиме

Голдвин всегда запускал в производство ровно столько картин, сколько мог лично проконтролировать (среди его работ — «Муж индианки», две версии «Стеллы Даллас», мюзиклы Эдди Кантора, «Грозовой перевал», «Лисички», «Гордость янки», «Лучшие годы нашей жизни», «Вступайте в ряды армии», «Парни и девчонки»), ибо еще в бытность свою продавцом перчаток усвоил принцип «лучше меньше, да лучше». Он сотрудничал с талантливейшими людьми своего времени: де Миллем, Уильямом Уайлером (многократно), Билли Уайлдером, Греггом Толандом, Беном Хектом и Чарльзом Макартуром, Робертом Шервудом и бессмертным Басби Беркли[210]. Самый первый свой контракт, сроком на пять лет, он заключил с Мейбл Норман, которая ушла от Мака Сеннета. В последующие годы на Голдвина работали по контракту Рональд Колман (один из немногих актеров немого кино, успешно перешедший в звуковые фильмы), Эдди Кантор, желчный Гэри Купер (его возмущало качество навязываемых сценариев), Дэвид Нивен, Дэна Эндрюс и Дэнни Кей[211]. Однако поиски второй Гарбо увенчались лишь прочно забытой ныне Вильмой Банки и Анной Стен[212], про которую он любил говорить, что у нее «лицо свинкса».

С большим трудом Голдвину удалось залучить Лоуренса Оливье в картину, которую он неизменно именовал «Грузовой перевал» и снимать которую должны были оператор Грегг Толанд и режиссер Уильям Уайлер. Оливье терпеть не мог свою напарницу Мерл Оберон[213], считая ее «подстилкой [Александра] Корды». Неприязнь была взаимной. Оберон часто жаловалась, что во время эмоциональных сцен Оливье брызжет слюной ей в лицо. Оливье вопил: «Ты, шлюшка-дилетантка, подумаешь, слюна! Актеры мы или не актеры?»

Спустя три недели после начала съемок группа безнадежно выбилась из графика, и на площадку заявился Голдвин.

— Уилли, — сказал он Уайлеру, — если этот… этот актер собирается и дальше так играть, я закрываю картину. Посмотри на его уродскую физиономию. Вид непотребный, игра дрянная — неестественная, пресная… Так дело не пойдет; если он не выправится, я закрою картину.

— Хорошо, мистер Голдвин, — ответил Уайлер, и с того самого момента Оливье, как сам позже признавал, «слушался и повиновался».

Голдвин был безобразным отцом: то забрасывал свою дочь Рут сентиментальными письмами, то нещадно ею пренебрегал. Сэмми-младший не мог припомнить, чтобы они хоть раз обедали или ужинали всей семьей в их элегантной столовой. Он всегда ел на кухне, в компании кухарки. Незадолго до окончания школы-интерната отец написал ему: «Твое образование так много для меня значит, ведь ты мой единственный сын и я так сильно тебя люблю», — но на церемонию выпуска, конечно, не явился. «И пусть меня нет рядом, — продолжал он, — но сердцем я с тобой и молюсь за тебя».

Вожделенный приз Академии Голдвин все же получил — в 1947 году, за фильм «Лучшие годы нашей жизни». После церемонии Фрэнсис застала его в гостиной: он сидел на оттоманке и, поникнув головой, рыдал, прижимая «Оскар» к груди.

Он дожил до девяноста четырех лет, и последние годы был прикован к постели в доме на Лорел-лейн. За три года до его кончины, в 1971 году, немощного киномагната навестил президент Ричард Никсон.

Вот как описывает это Берг: «Он приехал, чтобы вручить Сэмюэлю Голдвину медаль Свободы, высшую национальную награду для гражданских лиц. Прежде чем повесить медаль на шею Голдвину, президент произнес речь, и выспренние фразы о нравственной пользе фильмов Голдвина зародили в Сэмюэле-младшем подозрения. Слова президента сильно смахивали на его же старую речь во славу покойного Уолта Диснея — судя по всему, Никсон просто раньше времени принялся за предвыборную кампанию и хотел заручиться поддержкой деятелей киноиндустрии. Голдвин слушал, его голова тряслась и падала на грудь. Затем он вскинул голову и потянул президента за полу пиджака. Наклонившись, президент расслышал шепот: „Хотите править Калифорнией — не позволяйте себе халтурить так, как сейчас“.

Президент отпрянул, после чего поспешно свернул церемонию и вышел. В холле Никсон спросил: „Вы слышали, что сказал ваш отец?“ Сэмми слышал, но, не желая смущать гостя, отрицательно покачал головой. Президент облегченно выдохнул. „Он сказал, — прогрохотал Никсон, — ступай и покажи всем этим негодяям!“».

К счастью, в своей захватывающей, насыщенной забавными эпизодами биографии Э. Скотт Берг меньше всего склонен кого-либо осуждать и не грешит излишним психологизмом. Ему достало здравого смысла поверить в историю тощего паренька, прошагавшего восемьсот километров с гаком, чтобы обрести свободу, славу и удачу. Эта история о человеке корыстном и тем не менее грандиозном расскажет об Америке, Америке больше, чем любой фильм из когда-либо созданных самим Голдвином.

Бегельман Пер. О. Качанова