В этом мире подлунном...

Эмир Масуд проснулся к концу ночи — во рту совсем пересохло. В комнате — он огляделся — большинство свечей сгорело, несколько — чадило, едва освещая следы вечернего пира. Почти на ощупь отыскал эмир на низком столике у изголовья пиалу: пальцы, брезгливо отстраняясь от остатков кушаний, нашли кувшин с шербетом. Выпил. Почувствовал облегчение. Косо взглянул на постель, на разбросанные шелковые одеяла: аккуратно застеленная на ночь хозяйкой гарема, эта пустая постель напоминала собой поле битвы. «Проигранной», — подумал эмир. Жалобно причитая, будто ягненок, которого волокут на смерть, красотка, однако, боролась с ним чуть ли не до рассвета. Так он и остался, можно сказать, без победы…

Эту пугливую молоденькую красавицу со сверкающими черными глазами (недаром имя ей было Карагез — Черноокая) прислал эмиру в подарок правитель Бухары Алитегин. Цель у бухарца была ясная: этим подарком он хотел спасти любимую младшую свою жену и дочь, которых султан Махмуд взял в плен во время похода на Бухару. Задобрить хотел бухарец Махмудова сына — вот, мол, какие есть в Бухаре красотки, зачем отцу обижать Алитегина? Масуд это понял… Но хитрая Карагез, ее слезы и стенания!.. Жеребенок необъезженный!.. Масуд почувствовал и досаду, и приступ накатившего желания — битва должна быть продолжена! И он сунул руку под подушку: где там трещотка, где хозяйка гарема? Но тут за дверью послышался невнятный шум, а потом кто-то довольно нетерпеливо постучал в дверь.

— Кто это смеет?!

— Простите, мой эмир! Это я, Абу Тахир!.. Гонец из благословенной Газны прибыл!

— Абу Тахир? — Эмир Масуд сбросил ноги с постели. Абу Тахир, его близкий человек, военачальник доверенный… «Неужели… неужели свершилось?»

Вот уже больше месяца прошло, как из Газны тайно прибыл сюда Абул Вафо, Рыжий, и уехал обратно, тоже тайно, в тревоге и отчаянии — без Ибн Сины. С тех пор эмир все ждет, ждет, ждет из Газны печальную весть. («О аллах великодушный! Прости грешного раба своего!») Ждет, ночами не спит, не может всецело отдаться утехам гаремным.

Абу Тахир низко поклонился явившемуся из «комнаты радости» эмиру.

— Ну, с какой вестью?.. Благословенный родитель…

— Слава всевышнему, досточтимый родитель ваш жив и здоров!..

«О создатель!.. Зачем же тогда новый гонец?.. Не доверяет мне, проверяет меня».

— Вчера был гонец! Сегодня снова гонец!.. Где высокое послание?

— Гонец не вручил нам его… Если б вручил, беспокоил бы я сон наследника?

— Ладно, ступай, сейчас я выйду.

Ах, как было хорошо в рассветном саду, под звездам и, густо рассыпанными по небу, хотя уже тускнеющими!

Эмир вздохнул полной грудью.

Яблони стояли в пышном цвету. Слабо покачивались стройные кипарисы вдоль главной дорожки. В ароматах сада различались горьковатые запахи далеких степных трав.

Эмир спустился на дорогу, которая соединяла гарем и дворец. Пошел неторопливо, жадно дыша, прислушиваясь к боли, непонятно откуда взявшейся в левой половине груди. Вино? Гаремные утехи без меры?

Вспомнилась неприятная история, происшедшая тоже весной в прошлом году в Герате. Он тогда заперся в гареме, развлекался с новой наложницей. Победу за победой одерживал… а в середине ночи тот же Абу Тахир постучался в дверь. Тогда, вот как нынче, прискакал из Газны гонец, не от отца, а от Абу Насра Мишкана, главы государственной канцелярии, продли, аллах, жизнь наставнику. В письме наставника было предуведомление: достопочтенный родитель, султан Махмуд, знает, мол, о тайных «комнатах радости» в гареме эмира Масуда, о том, что стены там расписаны непристойными изображениями любовных утех: разгневанный покровитель ислама, ревнитель благочестия, готов вот-вот отправить к сыну в Герат мушрифа — личного гонца с особыми полномочиями.

Абу Наср Мишкан советовал немедленно уничтожить изображения… Пришлось так и сделать.

Молодому, горячему эмиру возвели целый «дом радости» — в глухом уголке сада, — целый дом из красного мрамора, хитроумное сооружение, где всегда царила прохлада. (На крыше устроили водоем, и чистая горная вода наполняла его, а оттуда по узким глиняным трубам, уложенным в стены, текла вниз, отдавая дому прохладу.) Кроме эмира, ну и девушек, конечно, им отобранных, никто не мог сунуть в дом носа. А росписи… какие соблазнительные, возбуждающие были росписи!.. За одну-единственную ночь их стерли, оштукатурили все стены.

И своевременно, потому как уже на следующий день султанский мушриф прибыл в Герат. Грубиян, наделенный особой властью, всем своим видом показывал, что явился судить и карать, что отец не считается с сыном, хочет унизить его!..

Эмиру стало вдруг душно, он распахнул верх халата, подставил грудь свежему утреннему ветру.