В этом мире, в этом городе…

Ну вот, и я говорю о том же
под летней крышей из тёплых звёзд —
об этом длинном усатом бомже,
что ночью в наших дровах замёрз.

Он свой пузырь не допил, оставил,
хотя тянулась в снегу рука.
И, не нарушив старинных правил,
мы помянули его слегка.

Потом пришёл милицейский «газик»,
и мент ещё обложил бича,
что, мол, нарушил дежурство в праздник,
и ты сцепился с ним сгоряча.

Потом я вынес бутылку водки,
и тем исчерпан был ваш конфликт.
Потом мы в комнате, будто в лодке,
качаясь, плыли, и будто в лифт,

дрожа, валилися огонёчки
дрожащей елки, и всё путём,
и все мы радовались отсрочке:
когда-нибудь – не теперь! – пойдём.

И были танцы, и всё такое,
и «Все там будем!» – сосед кричал,
а мне вопрос не давал покоя:
чего ж он в двери не постучал?

А постучал бы – и не открыли:
немало бродит, не он один.
И бог с ним, в общем: его зарыли —
и нас зароют, закон един.

Ну вот и говорю о том же —
всё достаётся своим трудом.
С чего я вспомнил об этом бомже?
Да нет, никто не стучался в дом.

Живой

Сибирская фамилия: Живых.
Начальник орудийного расчёта,
он не боялся бога и ни чёрта,
ни танковых ударов лобовых.

Не прятал от солдат свой доппаёк,
не лез в окоп, когда в крестах
        был воздух,
подбадривал: «В Берлине
        будет роздых,
и Катя нам про ласточку споёт!»

…Не лапал кобуры, волком не выл,
когда упала санинструктор Катя,
лишь пнул ногою фрица в маскхалате,
и к остальным сестричку положил.

Один последний выпустил снаряд,
и вышел встречь пехоте с автоматом,
в любви Отчизне признаваясь матом, —
и приняла его земля своя.

…Поверх позёмки завихрений злых
шли ангелы в простреленных
        шинелях…

И павшие живели и живели,
и улыбался, видя их, Живых.

«Не сеять, не думать, не плакать, не жать…»

* * *

Не сеять, не думать, не плакать, не жать,
не знать ничего из печали.
Июньская полночь стоит, госпожа,
над белыми, жалко, плечами.

Безумные, глупо, латунные псы
покрылись зелёной коростой,
как много тяжёлой и нежной красы
на утренних лицах погостов.

Мы все в электричке весенней в гостях
у рельсов, дверей и моторов,
на шпалах, камнях, на белых костях
сошедших с путей командоров.

Конечно же, скоро закончится лёд
на мёртвых асфальтах Казани,
и белое облако нас обольёт
большими, как сердце, слезами.

Ничто не достойно раздумья в ночи,
ничто не достойно печали,
когда облака умирают, ничьи,
над тёмными, жалко, ключами.

Олово