В фиордах, где не заходит солнце

Мне рассказывали, как прошлым летом профессор ботаники из ГДР расхаживал здесь по кромке ледника, собирая гербарий. Обнаружил какую-то редкостную травку, не зарегистрированную в каталогах растений Шпицбергена. До того обрадовался, что, решив как можно скорее оповестить мир о своем открытии, пустился в обратный путь прямиком через ледник. Хорошо еще, не из породы худеньких был человек, а трещина довольно узкой. Провалился до плеч и застрял. Вытащили беднягу. Перепугался, конечно. Но главная беда — потерял во время этого происшествия свою редкую травинку…

Рассказывали мне эту историю очевидцы, утверждая, что своими руками тащили профессора из расщелины.

Потому и рекомендуется ходить по ледникам лишь группой, растянувшись цепочкой и связавшись одной веревкой. Потому и не хотели отпускать меня одного. Вспомнив свою клятву, оставляю мысль о том, где удобнее, и карабкаюсь по морене, пока не достигаю подножия лысой вершины, торчащей из льда.

Баренцбург далеко-далеко внизу. Маленькие домики, темное облачко дыма над игрушечными трубами электростанции, ниточки дорог. А еще дальше, за заливом, горделиво синеет Алкхорнет. Такой же величественный, как и из окон баренцбуржской гостиницы.

Сижу на обдутой ледяными ветрами лысой вершине. Подо мной с боков и сзади взгорбленное, спускающееся к фиорду поле голубого льда, точно мечом перерубленное темной полосой конечной морены.

Великая красота. Всем красотам красота…

Однако следует обратить внимание на время. Опаздывать нельзя. Тем паче что к берегу я должен попасть в самый отлив, иначе не пройти мне по нему, придется карабкаться по отвесным скалам.

Вновь мешу вязкое тесто морены. Перебираюсь через ручьи. У берега фиорда меня уже ожидает оставленная морем полоска пляжа — узенькая, пропитанная влагой дорожка. Иду по ней между отвесной гранитной стеной и гладью фиорда. По сверкающей от лучей солнца ленте земли бегают маленькие длинноклювые пичужки — кулики. Перепархивая передо мной или отставая на несколько шагов, они все провожают и провожают меня. На обнаженном отливом берегу отыскивают кулички пищу. Пешком по полоске прибоя доберутся они до самого южного окончания земли. А там придется лететь через широкое море. Скоро осень.

Шагаю и шагаю. Незаметно для себя перешагнул семьдесят восьмую параллель. Даже не запнулся. Снова я в долине Грёндален… По ней извивается несколько ручьев. Цвета долины — от коричневых мхов до ярко-зеленой травы во впадинках.

Становится необычно тепло. Плывут по небу мягкие сероватые облачка, на сей раз, к счастью, без дождя Тундра пахнет так, как пахнет в Литве весной на заливных лугах во время тетеревиного тока.

А вон и олени пасутся. Стадо подпускает меня совсем близко: жирные, шерсть лоснится — хорошо отъелись за лето. И все-таки мелковаты. Не сравнить с таймырским северным оленем, хоть и родные братья. По-видимому, популяции животных, изолированные на сравнительно небольших замкнутых пространствах, склонны к измельчанию. Северные олени Шпицбергена — подтверждение этой мысли.

Если стадо взрослых оленей не очень опасается человека и к ним можно подойти близко, то оленухи с оленятами пугливы чрезмерно. Заметят еще издали и удирают прочь.

Станут, подождут малышей и снова бегут. Каждая важенка водит за собой одного, редко — двух телят. и бродят они отдельно, не сбиваясь в группы. Сами по себе.

Ну и жара сегодня! Наверно, градусов до семи по Цельсию. Надо интереса ради по возвращении справиться у метеорологов.

Присел я на камень, и не хочется двинуться с места. Так спокойно, так тихо кругом, что грех нарушать эту тишь стуком собственных шагов.

На другом берегу фиорда, словно выйдя из моря, поднимаются в гору шесть белых зверей. А вдруг медведи? Поднимаю бинокль. Увы. Заплаты снега на темном камне…

Над мелкой водой прибрежья стайками носятся полярные крачки. Гоняются друг за другом, кричат. Точно стрижи в наших широтах. Готовятся к путешествию.

А солнышко катится уже к Старому Рогу, к вершине Алкхорнета. В эту ночь оно еще проскользнет довольно высоко над горой. Но скоро настанет время, когда светило начнет цепляться краешком за скалы Старого Рога.

17

Перед отъездом со Шпицбергена получил я письмецо от одного старого друга из Вильнюса. Он писал, что в Литве жарко, как в печи, и не пора ли, мол, мне последовать примеру северных птиц и вернуться домой, в теплые края.

Проведя все лето в замечательной шпицбергеновской прохладе — самая высокая температура воздуха плюс 5, максимум плюс 7, я и вспоминать не хотел о том, что такое настоящая жара, которую сроду не любил. Однако, как и всех людей, забравшихся далеко от родных мест, меня незаметно охватывала ностальгия. Близилось время отъезда.

Уже тронулись в путь первые птицы. По берегам фиордов путешествуют к югу маленькие кулики, то перебегая, то перелетая. Большие полярные чайки — бургомистры стали менее шумными. Часто, усевшись на берегу, потихоньку смотрят они на юг. Вершины гор уже побелены кое-где августовским снегом. Иногда он еще тает, но в основном остается поджидать следующего лета.