В фиордах, где не заходит солнце

А что это не беспочвенная фантазия, подтверждает хотя бы следующая моя находка: рядом со всяким мусором — позеленевшими вилками, битыми черепками — по ту сторону дырки валяются и отполированные, выбеленные ветрами, дождями и солнцем косточки. Вернее, позвоночный хребет, явно принадлежавший царю Арктики. Так что не повезло медведю при встрече с царем Природы.

Брожу вокруг облупленных стен домика, навожу порядок. Появившееся откуда-то облачко цепляется за склоны горы. С недалекой кручи, журча, падает ручеек. Бежит, торопится живая вода… Снег еще не весь растаял, а льды тут до конца никогда не тают — вот и бежит. Высоко в гранитах скал кричат чайки. Там их гнезда.

Перепрыгивая с камня на камень, добираюсь до крепкого снежного наста, подмытого ручьем. Осторожно иду по нему, как по мосту, к журчащей воде. Над берегом снежный карниз. В полный отлив внизу — лишь влажные камешки. Сейчас время прилива, и под моими ногами плещутся небольшие волны.

Смотри-ка, даже водопровод наши предшественники оборудовали! Сверху, оттуда, где во мгле облака, белеет снег, по канавке, прорубленной в крутом склоне, бежит студеная, прозрачнейшая вода. Чище росы! К канаве подведен отрезок трубы, ее край свисает на уровне груди в сторонке. Из него, как из открытого крана, льется и льется вода. Подставил ведро — и пожалуйста. Полное. Не надо нагибаться, черпать. И умываться удобно. Мудро и просто.

Сквозь журчание воды и плеск волн долетает пофыркивание мотора. Вскоре из-за мыса показывается «Казанка».

Анатолий вездесущ, его хозяйская рука чувствуется во всем. Переплет рамы, в котором не было стекла, уже затянут полиэтиленовой пленкой, теперь ветру нет дороги в дом. И козлы, чтобы удобно пилить дрова, готовы. На берегу полно выброшенных морем бревен. Откуда они сюда приплыли, знает лишь море, но дров сколько душе угодно. И дымок уже вьется над крышей. Вроде бы и нет никакого ветра, но дым бросает из стороны в сторону.

В доме сырость. Немало нанесло через разбитое окно зимнего снега, и таял он в домике. Долгонько придется топить, пока просушим.

— Поставили бы лучше палатку, разожжешь печурку — и сразу тебе Ташкент…

Но палатка наша еще на острове Датском. Сегодня больше туда не пойдем. Поэтому Анатолий пытается устроить «Ташкент» в домике.

Огонь в плите гудит, в кастрюлях булькает. Кастрюльки такие, что их содержимого вполне хватило бы на целую бригаду вернувшихся с маршрута голодных геологов. Но Анатолий улыбается:

— Ничего! Всю ночь будем пировать, до утра слопаем. Новоселье!

И Сергей улыбается. Новоселье — это новоселье. По старой шпицбергенской, да и не только шпицбергенской, традиции к запасам спирта «прикасаются» сразу, как только обосновались. Затем на все спиртное объявляется мораторий. Ни-ни! Только как лекарство. А когда сезон кончается, когда имущество уже уложено и все готово к возвращению, начинается торжественная ликвидация остатков.

Пусть кастрюли кипят себе, а мы отправляемся воздвигать радиомачту, ^тиснув в щель между камнями ее башмак, тянем всей тройкой за растяжки. Поставили, Анатолий принимается за свою аппаратуру, готовится к выходу в эфир. А мы с Сергеем пополняем запас дров, раскладываем по определенным местам имущество, чтобы все было в нужный момент под рукой.

Наконец в пристройке начинает попискивать морзянка. Наш радист, сгорбившись у столика, тоже стучит ключом. Но никто не отзывается. Молчит база геологов. Эфир же полон: переговариваются между собой корабли, отлично прослушиваются какие-то дальние станции, а соседний Баренцбург не отвечает.

Включаем транзистор. Канада и Аляска, поют из Токио, читают доклад из Бухареста, музицирует Берлин — ну точно рядом, за стеною. А вот Тромсе, Мурманска, Архангельска не слышно…

— Стоит Федя[1] на горе, разгоняет волны, — декламирует Анатолий и щелкает тумблерами, выключая аппаратуру.

Между нами и Баренцбургом волны сегодня не проходят. В прошлом году целых две недели не было связи. В Баренцбурге даже перепугались — уж не провалилась ли группа в какую-нибудь ледниковую трещину. Север. Магнитный полюс неподалеку. Всякие невидимые радиобури, магнитные ветры, солнечная радиация сутки напролет.

А море спокойнейшее. Начался отлив, вода отступает, обнажая галечные пляжи, высовываются наружу мокрые лбы валунов.

На небе облака. Там, высоко-высоко, сильный норд-ост. Облака летят быстро, даже цепляются друг за друга. Поглядывая вверх, Анатолий удовлетворенно констатирует:

— Кажись, в самое время устроились… Завтра, глядишь, и не высадились бы.

Празднуем новоселье, а снаружи все светло и светло. Бог его знает, сколько времени сидим за обильно накрытым столом.

Появился какой-то новый звук. Словно кто-то далекий дудит-посвистывает за стенами, гудит, будто туча комаров. Пленка на окне то вздувается, то опадает.

Наконец что-то заохало, застонало в печной трубе.

— Вспомнил, давно не было! — Анатолий прислушивается. — С норда тянет. Старый знакомец. Сиверко — хороший ветришко.

Ветер действительно старый знакомый северян. Он гут редко стихает. Старый-то старый, но не всегда добрый знакомый.