В Гаване идут дожди

Моника отодвигает стакан и зажигает сигарету. Курит и ложится в постель, но знает, что заснуть не сможет. Она очень старается отключиться от дурных мыслей, однако сон не идет. Она встает, отправляется в ванную к аптечке и принимает диазепам. Ждет минут пятнадцать – все впустую. Считает овец, медленно дышит животом, как учил Рафаэль, преподаватель йоги с улицы 17, – увы, ничто не помогает. Заснуть не удается, а потом она и вовсе забывает про сон, думая о своей жизни, о матери, о Нем, о том, как надо жить, да вот не получается. Снова встает, берет колоду карт и начинает раскладывать пасьянс. Медленно кладет одну карту на другую, десятку пик на валета бубен, даму червей на короля пик, четверку пик на…

Карты не складываются, и пасьянс начинается заново. На этот раз семерка червей ложится на восьмерку пик. И бубновый туз поднимается выше. Но и к трем часам утра ничего не получается, сон никак не идет, и опять дама червей натыкается на короля пик, а бубновый туз все старается подняться вверх.

«Не доплыла, утонула». Эти слова Франсиса меня потрясли. Нет, не может быть. Неужели мне так жутко не везет, что после стольких лет маеты, едва найдя близкого человека, я могу потерять эту толику счастья, скрасившего жизнь, отбившего желание повеситься?

Повеситься. Это слово вызвало тяжелые воспоминания. Однажды, вскоре после того как мои дочери навсегда уехали от меня и все пошло прахом, я пытался покончить с собой в какой-то роще, густой и безлюдной, чтобы мне никто не помешал. Именно так, думал я, можно лишить соседей удовольствия глазеть на мой труп с веревкой на шее, когда его будут выволакивать из комнаты под оживленные комментарии кумушек.

К счастью (или к несчастью), веревка, привязанная к ветке дерева, оборвалась под тяжестью тела. Я упал к подножию камня, на который влез, чтобы с него спрыгнуть. От падения в голове помутилось, от удара о камни болело плечо, по виску текла кровь.

Я с трудом встал на ноги, твердо решив довершить начатое дело. Взял длинный кусок лопнувшей веревки и стал набрасывать петлю на сук. Ничего не получалось. Раз, другой, третий бросал веревку, но она, как дохлая змея, бессильно падала к моим ногам. Разъярившись, стуча зубами, я искал сук пониже, но не находил. Хотел влезть на дерево, но не смог. Нервы сдали, плечо ныло, я сел на землю и заплакал.

«Будь проклята эта сволочная жизнь, даже хорошей веревки не найти, чтобы повеситься», – закричал я и хлопнул себя кулаками по ляжкам. К горлу подкатила тошнота, дикая рвота вывернула меня наизнанку. Голова разламывалась от боли, когда я наконец выбрался из чащи, забыв обрывки веревки под злосчастным деревом. Пошел сильный дождь, но я едва брел, подставляя лицо под очистительные струи…

– Да очнись ты, дурень! – голос Франсиса снова вернул меня к действительности. – Хватит терзать себя.

Франсис хлопнул меня по спине, и мы некоторое время шли молча.

Пройдя несколько уличных перекрестков, мы уселись на низкую садовую ограду какого-то полуразвалившегося пустого дома. Вокруг – сплошная тишина, которую оживлял лишь птичий гомон в деревьях. Я поднял голову. Небо было пронзительно-синим, я уставился на него, ища умиротворения.

– Море, конечно, вещь опасная, но управиться с ним можно. – Ноги Франсиса легонько постукивали по земле.

Я взглянул на него с любопытством.

– А что ты знаешь о море? Только и можешь глазеть на него с Малекона да плескаться у берега.

– Ошибаешься. – Ступни Франсиса замерли без движения. – Был случай, когда и я пытался переплыть море на лодке. Только никому об этом не рассказывал.

Мое любопытство сменилось изумлением.

– Когда же?

– Вскоре после того, как меня арестовали и конфисковали мою мастерскую. По правде сказать, у меня не всё сумели отобрать. Удалось спрятать пять тысяч песо у двоюродного брата, но жить тут стало невмоготу. Сил не было терпеть, и я решил отчалить, даже если бы это стоило мне жизни. – Франсис глубоко вздохнул и тихо, почти бережно выдохнул воздух.

Вместе с братом они втайне от всех купили старую лодку. Это была такая дряхлая посудина, что один плотник, который тоже хотел уехать, несколько недель старался вернуть ей мореходные качества. На покупку лодки и ее починку ушли почти все пять тысяч. Оставшиеся деньги Франсис обменял на доллары и приобрел у какого-то иностранца небольшой лодочный мотор и кое-какие консервы. Наконец все было готово к отплытию.

«Выходим в воскресенье до рассвета, ровно в два», – равнодушно бросил Франсис. У него уже не было сил для проявления эмоций, одолевала усталость, сказывалось дикое нервное напряжение последних недель подготовки к бегству…

– Почему в воскресенье и ровно в два? – Меня захватила эта история, отвлекавшая от собственных треволнений.

«Откуда отчалим?» – спросил плотник. «От Гуанабо. В воскресенье наступает новолуние, а пограничный патруль начнет береговой обход в два тридцать. – Франсис помолчал. – Мы всю неделю отслеживали время обхода». – «Опасное дело», – сказал плотник.

– Опасное было дело, – заметил я.

– Жить тоже опасно, а мы живем себе и живем. – Франсис шел к лодке.