— Как-то я участвовал в стягивании штанов с мальчика в школе; мне было двенадцать. Мы забросили его штаны на дерево. Он стоял и глазел на нас как на животных. Мы считали его хвастунишкой, снобом и неженкой. Он был не такой уж плохой, как я сейчас понимаю. Но он был «не как все», поэтому мы поиздевались над его достоинством. На следующий день он в школу не пришёл. И вообще больше не появлялся. Мы слышали, будто его родители переехали в другой город. Мы в какой-то степени изменили ход его жизни. В какую сторону, я не знаю. Я часто надеялся, что эта перемена была к лучшему. Но узнать об этом невозможно. Я не так часто вспоминаю о нём, может, раз в пару лет поздними вечерами, если не могу уснуть, рисую в памяти картинки и вижу его одинокую фигуру на школьном дворе в синих трусах в полосочку.
Жена подошла и взяла у него список.
— Стащил журналы из закусочной — 9 лет, — прочитала она. — Бил стёкла в «доме с привидениями» — 13 лет. А при чём тут Бёрнис Клаф?
— Обычная девочка, ходила в школу с первого по восьмой класс. Мы преследовали её до дому, плевались в неё, издевались, дёргали, толкали. Я бы сейчас убил всех нас за то, что мы вытворяли.
— Просто тогда вы не соображали.
— Это не оправдание. Это тяжкий грех.
Он сидел, медленно перечитывая список.
Его жена взяла у него листок, разорвала на мелкие кусочки и швырнула в мусорную корзину.
— Всё, — объявила она. — Ты исповедался.
— Всё не так просто. Какое мне полагается наказание?
— Завтра нам предстоит новый день, — сказала она. — Постарайся быть лучше.
— Это не поможет негодяям из прошлого.
— Они уже не в прошлом. Они с нами, здесь, в старом добром 1953 году, — сказала жена. — Они никого ни о чём не просят, лишь бы их оставили в покое. Одолжений не предлагать, вопросов не задавать. А теперь марш в постель.
Ночью его разбудил слабый призрачный звук, не слышнее стрёкота паучьих лапок по деревянной обшивке, дуновения ветерка или падения пылинки на пол. Он прислушался. Его взгляд сосредоточился на распахнутой двери в ванную и на той другой двери. Он знал, не отдавая себе отчёта, откуда и каким образом, что по запертой двери медленно, оставляя за собой следы, передвигается некий предмет. В том помещении горел свет, и маленький человек наверняка отбрасывал тень на дверь. Он стоял и упорно рисовал, рисовал, рисовал, рисовал карандашом свой силуэт на высокой деревянной поверхности. Он наносил изображение как бы невесомыми шёлковыми паутинками. Чтобы их обнаружить, понадобился бы микроскоп.
Но мистер Фенимор знал, что изображение существует.
Затем свет погас, и в темноте остался лишь карандашный контур, обращённый на ванную комнату мистера Фенимора, на дверь в ванную мистера Фенимора, на спальню мистера Фенимора и на мистера Фенимора собственной персоной. Расплывчатый грифельный след давил на запертую дверь как миллионы тонн стекла и стали. Вдалеке захлопнулась другая дверь; по ковровым дорожкам в коридоре удалялись шаги. Лифт поднялся как зимний сквозняк и так же опустился. Мистер Бикель исчез навсегда.
«А»
Мистер Фенимор лежал с неподвижным взглядом.
Ему теперь хотелось только одного. Он ждал, когда же его рука словно краб, сама собой, поверх одеяла потянется к телефону на тумбочке.
Он посмотрел на свет в окне седьмого этажа в отеле напротив, где проживал мистер Брайт. Там, за опущенной шторой, проступал силуэт неподвижно сидящего маленького человека. Это смутно напомнило ему старый рассказ о Шерлоке Холмсе, которому противостояли смертоносные таланты профессора Мориарти и его винтовка; он усадил восковую фигуру у занавешенного окна и подсветил лампой, чтобы голова манекена запечатлелась на гардинах.
На это мог уйти остаток ночи, но его рука ползла бы дюйм за дюймом, и его губы зашевелились бы, и голос отменил бы бронирование номера, вызвал бы портье, заказал такси и билеты на поезд, который увезёт его домой на день раньше срока.
Ему оставалось только дождаться, пока рука совершит это невидимое путешествие в нескончаемой ночи к телефону.
Он откинулся назад, наблюдая за своей рукой, незаметно улыбаясь каждый раз, когда его пальцы на полшага продвигались к месту назначения.