В глубь веков<br />(Таинственные приключения европейцев сто тысяч лет тому назад. В дали времен. Том III)

— Не знаю, господа, каково ваше мнение, но на мой взгляд, положение Робинзона на его необитаемом острове было гораздо лучше нашего, — мрачно произнес Иоганн, прерывая тягостное молчание.

— Ну уж, это вы преувеличиваете, — возразил Ганс, желавший ободрить товарищей по несчастью. — Во-первых, Робинзон был отделен от своего спасения целым океаном, тогда как нам нужно пройти до наших пещер всего каких-нибудь три четыре мили; во-вторых, он был совершенно одинок, а нас четверо; наконец, Робинзон был постоянно осаждаем кровожадными людоедами…

Едва только успел Ганс упомянуть о людоедах, как Иоганн снова заволновался.

— Ах, господа, ведь о людоедах-то мы и забыли! — воскликнул он, прерывая речь Ганса. — Подумайте, — уж если в наши времена дикари пожирают себе подобных, так в эти времена, я думаю, они и в рот ничего не берут, кроме человечины!

— Любезнейший Иоганн, — строго заметил Курц, — должен вам сказать, что вы плетете небылицы, обнаруживая полное свое невежество в этом вопросе. Можете быть уверены, что здесь вы так же неприкосновенны, как и в Германии.

— О, господин профессор, я боюсь, что, благодаря своему телосложению, вы слишком легко относитесь к этому вопросу, но ведь есть люди…

— И повкуснее дядюшки, хотите вы сказать, — вмешался повеселевший уже Ганс, — но, хотя вы и очень лакомый кусочек, однако я отвечаю вам за целость вашего организма: во всяком случае, советую вам больше доверять науке.

— Ах, господин профессор, ради Бога, скажите серьезно, какого мнения о теперешних людях держитесь вы сами, — заискивающе обратился Иоганн к Курцу, так как в глубине души очень верил в его познания.

— Даю вам слово, мой милый, что все ваши страхи напрасны. Я глубоко убежден, что человек настоящего времени не может быть каннибалом. Во-первых, он, вероятно, только что вышел из животного состояния, в котором, как вам известно, питался растительной пищей, а потому, пока он продолжает, может быть, оставаться, так сказать, естественным вегетарианцем; во-вторых, если он даже и переходит уже к охотничьему быту, то согласитесь, что человек для человека все же должен быть самой опасной дичью, так как и дичь и охотник, очевидно, одинаково сильны.

— Конечно, дядя совершенно прав, я думаю, что человеку, прежде чем из вегетарианца превратиться в людоеда, необходимо было попривыкнуть сначала к мясу зверей и озлобиться охотой.

— Ну, дай Бог, чтобы это было так, — произнес несколько успокоенный Иоганн и не успел он окончить своей фразы, как на противоположном конце поляны, на которой расположились наши друзья, вдруг появился тот самый человек, о котором у них только что шла речь.

Раздвинув густую чащу кустарника, он вышел на поляну и остановился шагах в двадцати от наших путешественников. Опершись локтем на свою длинную дубинку, он устремил на европейцев немного любопытный, немного удивленный взгляд своих спокойных и добрых глаз, в которых светилась уже искра разума и мысли.

Да, это был, хотя и первобытный, но все же — несомненно — человек.

Среднего роста, с темной кожей, он, по своему внешнему виду, да и по сложению мало чем отличался от современного дикаря, хотя руки его, казалось, были чуть-чуть длиннее, голова немного меньше, а лоб ниже; но вместе с тем вся гибкая фигура его дышала здоровьем, бодростью и силой, а движения были полны спокойствия и уверенности в себе, несмотря на то, что по виду это был не более, как юноша.

Глядя на него, наши друзья невольно почувствовали волнение.

Перед ними стояло то таинственное существо, тот первобытный герой человечества, который некогда, в непрерывной тяжелой борьбе, завоевал себе громкий титул «царя природы».

Какая жалкая насмешка! Этот ничтожный дикарь, получеловек и полузверь… царь природы!.. И однако, стоя перед ним, наши европейцы как-то невольно чувствовали, что здесь, в его времена — не они, изнеженные и просвещенные представители культурной жизни, а именно он, этот дикарь, есть истинный победитель и господин окружавшей их девственной природы…

Поглядев с минуту на наших друзей, человек той же смелой и спокойной походкой подошел к ним и, приветливо улыбнувшись, заговорил сильным, немного гортанным голосом на каком-то странном, неведомом наречии.

— Вы люди? — спросил он у них, и эта короткая фраза была новым доказательством того, что с ними действительно произошла необыкновенная перемена, так как оказалось, что они свободно понимали этот язык, хотя и слышали его в первый раз. Как ни поразительно было это обстоятельство, однако профессор Курц не растерялся и поспешил сейчас же вступить в разговор со своим новым знакомым.

— Да, да мы люди, — отвечал он и остановился, так как язык того времени оказался слишком беден для той красноречивой и трогательной речи, в которой ученый муж хотел было описать все постигшие их бедствия, а потому, немного смутившись, он мог только повторить:

— Да, мы люди!