В глубине ноября

Он улёгся на спину, перевернулся на живот, поглубже зарылся носом в спальник. Но что бы он ни делал, они лезли к нему в палатку, они не оставляли его — беспокойные глаза Хемуля, плачущая на кровати Филифьонка, хомса, который всё время молчит и смотрит в землю, этот полоумный Староум… Они были повсюду, теснились в его голове, в палатке пахло хемулем. «Придётся выйти, — подумал Снусмумрик. — Думать о них — ещё хуже, чем находиться в их компании. Как всё-таки они не похожи на муми-троллей…» И вдруг, совершенно неожиданно, Снусмумрик затосковал по муми-семейству. Они тоже бывали утомительны. Они любили поговорить. Они были повсюду. Но при них можно было остаться в одиночестве. «Как им это удавалось? — с удивлением подумал Снусмумрик. — Как мне удавалось проводить вместе с ними одно долгое лето за другим и даже не замечать, что они дают мне побыть одному?»

12

Медленно и старательно хомса Киль прочёл: «Невозможно описать словами период смуты и хаоса, который неминуемо должен был последовать за утратой электрического заряда. У нас есть причины предполагать, что этот нуммулит, этот уникальный феномен, который, несмотря ни на что, можно отнести к подцарству простейших, в изрядной степени остановился в своём развитии и переживал период вымирания. Способность к фосфоресцированию была утрачена, и достойное сожаления существо вело отшельническую жизнь в глубоких расщелинах и гротах, могущих предоставить временное укрытие от внешнего мира».

— Ну вот, — прошептал Киль. — Теперь на него любой может напасть, он ведь больше не электрический… Он только съёживается и съёживается и не знает, куда деваться…

Хомса завернулся в сеть и принялся рассказывать. Он отправил существо в долину, в которой жил некий хомса, умеющий поднимать электрические бури. Белые и фиолетовые вспышки озаряли долину, сначала вдалеке, потом всё ближе и ближе…

К Староуму в корзинку не поймалось ни одной рыбёшки. Он заснул на мосту, надвинув шляпу на нос. Рядом валялась Мюмла на коврике, стащенном с изразцовой печи, она смотрела на коричневую бегущую воду.

Возле почтового ящика Хемуль выписывал на фанерке морилкой для дерева, крупными буквами: «Муми-долина».

— Ты это для кого? — спросила Мюмла. — Уж если сюда кто пришёл, он и сам знает, что он здесь.

— Это я не для других, — объяснил Хемуль. — Это я для себя.

— А зачем? — спросила Мюмла.

— Не знаю, — с удивлением признался Хемуль. Раздумывая над ответом, он вывел последнюю букву и предположил: — Может, для точности? Имена, названия — в этом что-то есть. Надеюсь, ты понимаешь, о чём я.

— Нет, — пожала плечами Мюмла.

Хемуль достал из кармана большой гвоздь и принялся прибивать фанерку к мосту. Староум встрепенулся и пробормотал:

— Спасите предка…

Снусмумрик вылетел из палатки в надвинутой на глаза шляпе и закричал:

— Что ты делаешь? Перестань сейчас же!

Они никогда раньше не видели, чтобы Снусмумрик давал волю чувствам, и очень растерялись и испугались. Хемуль вытащил гвоздь обратно.

— И не напускай на себя обиженный вид, — добавил Снусмумрик с упрёком. — Ты же знаешь.

Даже Хемулю следовало знать, что всякий снусмумрик ненавидит таблички и надписи типа: «Частная территория», или «Закрыто», или «Воспрещается», или «Не ходить»; даже если вас совершенно не интересуют снусмумрики, стоит запомнить: таблички — единственный способ разозлить их, задеть за живое и заставить потерять самообладание. Вон Снусмумрик его и потерял. Из-за них он кричал, ему пришлось выйти из себя, и простить им это невозможно, даже если теперь они повытаскивают все гвозди на свете!

Хемуль пустил фанерку в реку. Буквы быстро потемнели и стали неразборчивыми, поток подхватил табличку и унёс её в море.

— Смотри, она уже уплыла, — сказал Хемуль. — Может, не так это и важно, как мне показалось.

Хемуль заговорил чуть-чуть по-другому. В его голосе было чуть меньше уважения, он позволил себе подойти на полшага ближе и имел на это право. Снусмумрик ничего не ответил, он стоял неподвижно. Вдруг он бросился к почтовому ящику, поднял крышку и заглянул внутрь, метнулся к большому клёну и сунул руку в дупло.

Староум поднялся на ноги и прокричал:

— Письма ждёшь?

Снусмумрик был уже у поленницы. Он опрокинул козлы, вбежал в сарай и ощупал стену под маленьким подоконником над верстаком.

— Очки потерял? — спросил Староум с интересом.

Снусмумрик даже не остановился.

— Я хочу поискать спокойно, — сказал он.

— Ещё бы, — крикнул Староум, поспешая за Снусмумриком изо всех сил. — Оно и верно. Вот и я раньше целыми днями искал вещи, слова, имена — так ничего хуже не придумаешь, когда кто-нибудь пытается помогать.

Староум схватил Снусмумрика за куртку:

— Знаешь, как они всё время приговаривали? «Где ты видел это в последний раз? Постарайся вспомнить. Когда это произошло? Где?» Ха! Теперь с этим покончено. Я буду вспоминать и забывать только то, что сам захочу. И я тебе скажу…

— Староум, — сказал Снусмумрик. — Осенью рыба отходит к берегу. В середине реки её нет.

— В середине ручья, — радостно поправил Староум. — Первая здравая мысль за целый день.