В глубине ноября

Самым приятным за целый день было звонить в гонг и с наступлением темноты выносить на крыльцо ведро. Снусмумрик играл почти каждый вечер, Филифьонка выучила все его песни, но насвистывала их, только когда была уверена, что никто её не слышит.

Как-то вечером Филифьонка сидела на краю кровати, стараясь как-нибудь оттянуть отход ко сну.

— Ты спишь? — крикнула под дверью Мюмла. Не дожидаясь ответа, она вошла и сообщила: — Мне надо дождевой воды, чтобы вымыть голову.

— Вот оно что, — проговорила Филифьонка. — Я бы сказала, что речная ничуть не хуже. Она в среднем ведре. А вот в этом ключевая. Но можешь мыть и дождевой, если тебе так приспичило. Только не наплескай на пол.

— Вот теперь ты похожа на саму себя, — заметила Мюмла, ставя воду на огонь. — И тебе так гораздо лучше. Я пойду на праздник с распущенными волосами.

— Какой ещё праздник? — резко спросила Филифьонка.

— Для Староума, — ответила Мюмла. — Ты что, не знаешь, что завтра мы устраиваем на кухне праздник?

— Вот это новости! — воскликнула Филифьонка. — Ну разумеется! Именно так и поступают те, кто оказался заперт в одном доме с малознакомой компанией, или выброшен на необитаемый остров, или захвачен ливнем, — они устраивают вечеринку, и посреди вечеринки вдруг гаснет свет, а когда снова зажигается, в доме становится На Одного Гостя Меньше…

Мюмла с интересом воззрилась на Филифьонку:

— Иногда ты меня удивляешь. А что, неплохая идея. А потом они будут исчезать по одному, и в конце концов только кошка останется умываться на их могиле!

Филифьонка вздрогнула.

— По-моему, вода уже согрелась, — заметила она. — И у нас нет кошки.

— Тоже мне проблема, — ухмыльнулась Мюмла. — Ты просто пофантазируй как следует — и будет тебе кошка.

Она сняла кастрюлю с огня и толкнула локтем дверь.

— Спокойной ночи, — сказала Мюмла. — Не забудь уложить волосы. Кстати, Хемуль сказал, что кухню должна украсить ты, потому что у тебя художественный вкус. — И она ушла, ловко закрыв дверь ногой.

У Филифьонки громко заколотилось сердце. Художественный вкус. Хемуль сказал, что у неё есть художественный вкус! Вкус — какое удивительное слово. Она повторила его несколько раз про себя.

В ночи Филифьонка взяла из кухни лампу и пошла искать в мамином шифоньере коробку с украшениями. Коробка с бумажными фонариками и ленточками лежала на своём обычном месте в правом верхнем углу — всё вперемешку и заляпано стеарином. Пасхальные украшения, старая обёрточная бумага с подписями: «Любимому папе», «С днём рождения, милый Хемуль», «Дорогой малышке Мю — поздравляю и люблю», «Гафсе, с наилучшими пожеланиями». Очевидно, назвать Гафсу дорогой и любимой ни у кого язык не повернулся.

Наконец нашлись бумажные гирлянды. Филифьонка принесла всё это в кухню и разложила на шкафчике. Взбила волосы и накрутила на папильотки и всё время насвистывала, очень чисто и гораздо художественнее, чем сама могла предположить.

Хомса Киль слышал разговоры о празднике — или, как говорил Хемуль, о домашней вечеринке. Он знал, что каждый должен приготовить номер, и подозревал, что на празднике положено болтать и веселиться. Но веселиться ему не хотелось. Ему хотелось посидеть в одиночестве и разобраться, что же так разозлило его тогда на воскресном обеде. Хомсу напугало то, что внутри него обнаружился какой-то другой, незнакомый хомса, который, возможно, ещё вернётся и снова опозорит его перед остальными. Хемуль после того воскресенья строил свой дом в одиночестве. Он никогда больше не звал хомсу помогать. Обоим было неловко.

«Почему я так на него рассердился? — размышлял хомса Киль. — Сердиться было особенно не на что, и раньше я никогда не злился. Оно просто пришло, затопило меня до краёв и вылилось, точно водопад! А вообще-то я всегда такой милый».

Милый хомса пошёл к реке набрать воды. Он наполнил ведро и отнёс его к палатке. Снусмумрик в палатке вырезал деревянную ложку, а может, и ничего не делал, сидел себе тихо и знал всё лучше остальных. Снусмумрик всегда говорит хорошо и правильно, а когда остаёшься один, то и вспомнить не можешь, что он такое имел в виду, и неудобно идти переспрашивать. Да он вовсе и не отвечал на вопросы, говорил о чае и о погоде, покусывал трубку и издавал эти свои звуки, от которых кажется, что ты сказал что-то совершенно невозможное. «И чего они все им так восхищаются? — серьёзно подумал хомса. — Он, конечно, стильно курит трубку. Или, может, они восхищаются, потому что он всегда может уйти и закрыться. Но вообще-то я делаю то же самое, и это никому не нравится. Наверное, это оттого, что я маленький».

Хомса забирался всё глубже в сад, к озерцу, и думал: «Мне не нужны друзья, которые только с виду милые, а на самом деле им на тебя наплевать, и такие, которые милые, только пока им самим это приятно. И трусливые не нужны. Мне нужен тот, кто ничего не боится и умеет заботиться о других, мне нужна мама!»