В глубине стекла

Зал ресторана был огромен, так, во всяком случае, показалось Ольге. В одном конце зала стояли длиннющие столы, заставленные самой разнообразной снедью. На одном громоздились овощи: помидоры, огурцы, сладкий перец, огромные маслины нескольких сортов, нарезанный крупными кольцами маринованный лук, нашинкованные капуста, морковка, салаты, отдельно стояли остро-солёные подливы. Второй стол ломился от самой разнообразной выпечки, шоколадной, облитой глазурью, были здесь чай и кофе на любой вкус: чёрный, с молоком, сливками, мёд, джем, масло. И горы фруктов: гранаты, дыня, виноград. Был стол горячих блюд, где на голубоватом пламени спиртовок что-то подогревалось в закрытых судках. Рядом круглолицый, будто сковородка, смуглый египтянин выпекал омлет или глазунью… Совершенно ошалевшие Ольга и Вика носились с подносами от стола к столу, ощущая полную невозможность выбрать что-либо по своему вкусу, страстное желание съесть всё и горькое разочарование от чувства невозможности это сделать. Наконец они угомонились и уселись за свой столик, куда, словно сороки, натаскали всё, что привлекло их внимание.

— Слушай, мы это всё не съедим, — удивлённо глядя на результаты своей беготни, задумчиво сказала Вика. — Нет, столько жрать нельзя, — отвалилась она минут через двадцать от стола, уставленного стопками пустых тарелок, — так и лопнуть можно!

Слегка переваливаясь и отдуваясь, они добрели до номера и рухнули в кровати.

— Я сейчас усну, — Вика перевалилась на бок, — пошли на пляж, а то мы будем как те две лягушки из мультика: «Ну вот, поспали, можно и поесть. Ну вот, поели, можно и поспать», — противным «квакающим» голосом произнесла она. — Позагораем, а в город после обеда пойдём.

Когда они, окунувшись в ласковое море, вышли на берег и развалились на лежаках, Ольга всё-таки не удержалась и спросила небрежным тоном, как бы о чём-то совершенно незначительном:

— Ты когда вчера пришла? Я и не слышала.

— Да ну, я быстро, сначала вроде потусоваться хотелось, а потом прямо засыпать начала. Олега твоего предупредила, что ты не придёшь, посидели чуть-чуть, да и домой. А ты уже храпела, аж стены тряслись.

— Не ври, я не храплю. А Олег вовсе не мой.

— Храпишь, храпишь. Ну не твой, так не твой. Слушай, а что он за человек? Как сюда попал?

— Что же ты его вчера не расспросила?

— Ты что? Ревнуешь, что ли? Я же тебе сказала, что мы совсем немного посидели, я засыпать буквально сразу начала, тоже устала. Он что, твой? Ты только скажи, я к нему и не подойду больше.

— Не мой он. — Ольга помолчала. — Не мой. А человек… Нормальный человек. — И она замолчала, откинувшись на лежак и прикрыв глаза солнечными очками.

«Какой он человек? — думала она, погружаясь в воспоминания. — Какой он человек?»

Осенний парк в этом тихом уголке Москвы ещё не сдался осени и выглядел вполне по-летнему. Щебетала ребятня, молодые мамы гуляли с колясками, бабушки сидели на скамейках, обсуждая свои проблемы, но не выпуская из поля зрения сосредоточенно роющихся в песке карапузов.

Олег и Ольга шли рядом по аллее, обсаженной тополями. Тополя были старые, с мощными, покрытыми растрескавшейся корой стволами, корявыми растопыренными ветвями и тёмно-зелёными листьями, даже не тронутыми желтизной. От лёгкого ветерка деревья шевелили неспешно своими ветками, словно разговаривали о чём-то, размахивая руками.

Олег, взяв Ольгину сумку с тетрадками, шёл рядом с ней и о чём-то увлечённо рассказывал, а она больше молчала, то смотрела себе под ноги, то искоса поглядывала на Олега, порою вставляла ничего не значащие реплики, согласно кивала головой. Так они и шли по парку круг за кругом.

— Ты знаешь, я иногда поражаюсь, насколько осмысленно любое событие нашей жизни, как предусмотрено в ней всякое наше действие. Если смотреть на событие в отдельности, то кажется чудом то, что оно вообще произошло. Но если взглянуть на события в их связи; то начинаешь понимать, что только так и могло случиться. Я очень сумбурно говорю? Нет? Да нет, конечно, сумбурно. Понимаешь, я не всегда могу подобрать нужные слова, чтобы выразить свои мысли.

Некоторые вещи мы воспринимаем как должное, например, то, что мы родились. Нет, не само рождение, в этом, действительно, ничего особенного нет, а то, что родился именно я. Не Петя, не Вася, не девочка какая-нибудь, в конце концов, а я, со своими мыслями, чувствами, своим восприятием мира. Какова была вероятность этого события? Вот ты — математик, попробуй сосчитать какая вероятность того, что при оплодотворении встретятся именно те половые клетки, которые приведут к твоему появлению на свет? Ноль! А какова вероятность того, что твои родители встретятся, заметят друг друга, поженятся? Тоже ноль! А какова вероятность того, что каждый из них родится? А их родители? А все предыдущие поколения? Ноль, ноль, и ещё раз ноль!

Вероятность того, что я появлюсь на свет, настолько мала, что принимать её во внимание всерьёз нельзя. Но ведь я появился! Всё это могло произойти, только если есть какая-то определённая цель, если я должен выполнить какую-то свою функцию, сыграть свою роль.