В глубине стекла

— Ладно! — сказал отец Тани, отводя взгляд. — Ладно! Верю. Не столько тебе верю, сколько дочке своей. Куришь? — он достал пачку сигарет. — Нет? Ну и правильно… Глаза у тебя честные, так не врут… Но ты мне тогда, дураку, объясни, что происходит? Танюшка вчера весь день дома просидела, проревела. Вечером я с работы пришёл, а она всё всхлипывает: «Как она могла такое подумать?! Как она могла о таком спрашивать?!» А вечером дура эта, классная их, позвонила… Такого наплела, что у меня мозги набекрень съехали… Я к Таньке, мало ли, думаю, девка всё-таки. А она только посмотрела на меня своими глазищами: «Папа, — говорит, — и ты?» Я так и сел, еле-еле её успокоил. Она ведь у меня одна. Жену, маму её, три года назад похоронил. Таня с тех пор и за дочку и за хозяйку, я на работе весь день, она одна. Но она у меня такая… Я за неё кому хочешь глотку порву! А сегодня утром встала, посидела, даже одеваться не стала. И спокойно так, как о решённом: «Нет, папа, я больше в школу не пойду. Мне только перед Олегом Дмитриевичем стыдно, извиниться нужно, что это из-за меня всё. Я ему жизнь испортила». Спокойно так сидит, глаза будто мёртвые. «Мне теперь, — говорит, — жить незачем». Я аж озверел. «Доченька! — кричу. — Танюшка, да что ты такое говоришь-то?!» «А зачем, — отвечает, — мне жить, если люди такие?» «Доченька, — говорю, — люди, они — разные. А я? Мне как на этом свете жить? Я же тебя люблю! Мне же без тебя тоже не жить!» Вздохнула она, проплакалась, вроде успокоилась… Я с работы отпросился и — в школу. Директора нет ещё, она, говорят, раньше двенадцати не приходит… Завуча так и не нашёл… Классная эта её, та вообще разговаривать отказалась, к тебе послала… Вот ты мне и объясни…

Олег коротко, не вдаваясь в подробности, изложил суть дела.

— С-с-суки! — Малышев протянул первую букву, выталкивая воздух сквозь стиснутые зубы. — Были бы хоть мужики, табло бы начистил, атак, с идиотками этими связываться… Таню я, конечно, в другую школу переведу, она сюда больше не пойдёт. А ты… Знаешь, хотя ты, вроде, и ни в чём не виноват, но если я тебя рядом с ней ещё раз увижу… В общем, держись подальше, не доводи до греха. Ну, я домой побегу, мало ли что.

Он, не подав руки, развернулся и пошёл злой, упругой походкой.

Глядя ему вслед, Олег ясно понял, что и он остаться в школе не сможет.

Как он вёл в тот день уроки, Олег не помнил. Работал словно в автоматическом режиме. Запомнилось только, что в тот день дети были удивительно тихи и послушны. На уроках не шушукались, быстро и молча выполняли все его задания, но и после звонка не окружали его, как обычно, гурьбой, не приставали с вопросами, а тихо собирались и уходили.

Шестым уроком должен был прийти 10 «А». Но вот уже прошло несколько минут после звонка, а детей всё не было. Олег сидел один в классе, не решаясь что-либо предпринять. Конечно, в любой другой день он бы тут же пошёл к завучу или классному руководителю, но сегодня он чувствовал себя солдатом, растерянно стоящим на поле боя, у которого только что из рук выбили оружие. Ещё секунду назад солдат был храбр, силён и готов сражаться, а теперь он стоит один, беспомощный, безоружный и жалкий, окружённый хохочущими врагами.

«Не придут, — подумал он, — и они поверили, не придут».

Он аккуратно прибрал всё на своём учительском столе. Стол стал чужим. Вместо весёлого беспорядка из учебников, тетрадей с детскими работами, журналов, ручек и карандашей на полированной столешнице, смахивающей теперь на надгробие, покоился лишь закрытый журнал десятого класса да ручка.

Олег взял ручку, повертел её, достал из ящика чистый лист бумаги и стал писать заявление об уходе.

Ближе к концу урока в тишине коридора вдруг послышался топот, гам, дверь раскрылась, и в класс стали заходить парни и девушки 10 «А». Впереди, как обычно, была Галя, маленькая, чернявая, действительно похожая на галку. Она даже имела привычку гак же по-птичьи склонять голову и косить своим круглым глазом. Вот и теперь, тряхнув своими чёрными волосами, она наклонила голову чуть вбок.

— Олег Дмитриевич! Вы не ругайтесь, что мы опоздали, но тут, понимаете, дело какое… Короче, пас Лариса не пускала, собрала всех, сказала, что английского не будет и начала всякие гадости про вас и Таню рассказывать!

— Не Лариса, а Лариса Павловна, — автоматически поправил Олег.

— Ну да, — Галя снова тряхнула волосами, будто стряхивая насекомое, — она сказала, что мы к вам больше на уроки не должны ходить, что мы должны возмутиться, написать заявление… Олег Дмитриевич, мы всё равно ей не верим! Ведь это всё неправда?! — Галя смотрела на него чуть испуганно и требовательно, сзади толпились остальные. — Ведь неправда?

Олег молчал, слова застряли в горле. Глаза защипало.

— А вы как думаете? — наконец спросил он.

— Конечно, неправда! Мы же вас знаем! Мы Танюшку сто лет знаем! Знаем, что она… ну что она на нас запала… ну вы понимаете. Но всё равно, мы уверены, что ничего плохого не было. Да на вас многие западали… Ой! — испугалась она. — Извините! Но вы нам скажите! Это неправда?