В глубине тебя (СИ)

А моя отделенная от туловища голова, заходясь в беззвучных рыданиях — блин, еще и реветь нельзя: и палево, и больно, и смешно — остервенело соображает, стасовывает детали, соединяет фрагменты в одно единое целое: он ее «любит, наверное», а ко мне у него когда-то было «ну, что там чувствуют». Кому как, но мне порядок значимости ясен. Неважно, что полюбил он ее по-дебильному — через привычку, а затем и в стаю принял. Неважно, что говорить с ней по-взрослому не может и что, уже будучи с ней, трахал меня до умопомрачения — своего и моего. Неважно. И неважно, что он, спасая меня от одиночества на больничной койке, подарил мне без малого семь вечеров своей драгоценной, почти семейной жизни — кончались эти вечера в ее постели, а не в моей... койке. И неизменно встречи наши, если я, конечно, впредь их допущу, так и будут кончаться, а эта бесконечная путанная хрень между нами так и останется бесконечной путанной хренью. Потому что у той новообретенной жизни, которая так крепко держит его, оказывается, есть имя и имя ей «Нина».

Остервенелые соображения моей отсеченной головы вихрем проносятся под его раздолбайский смех — а я в него включаюсь. Со смехом — сама же, мысленно вычищая «место после казни» — предлагаю:

— Так ты женись тогда, чего ты ждешь. Она хорошая вообще-то. И любит тебя, по ходу.

— Да чего ты все — «женись, женись...»

Брехня, это она все — женись, женись, а я сейчас только в первый раз сказала. Он меня с ней еще и путает. Дожили.

— Ты скажи мне лучше, тебя когда выписывают? — спрашивает он.

— Послезавтра, — вру я.

— Во-о, наконец-то.

***

Глоссарик

пауэр-нэпинг — короткий, но глубокий и качественный сон

ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ Это серьезно

На самом деле меня выписывают завтра. В день рожденья, будто бы специально. За мной приезжают папа с мамой. Вместе с костылем меня грузят к папе в машину, в которую я ныряю по мере физических возможностей поспешно и не оглядываясь, как будто не хочу встречаться глазами с кем-то.

Мама же, напротив, озирается по сторонам, ищет взглядом. Но того, кого она ищет, там все равно нет — я об этом позаботилась. Мне кажется, когда она садится в папину машину, то тихонько вздыхает даже.

А я не посмотрела, был ли там где-нибудь Рик, может, каким-то образом узнал и приехал все-таки, но подходить не стал, а может, узнал и наоборот, обиделся и не приехал.

Как бы там ни было: не он забирает меня из больницы, и я не знаю, чего во мне сейчас больше, облегчения или разочарования.

Дома меня ждет Эрни, кроме того, ждет праздничный обед, хоть в этот раз и нет торта «Катика». Зато Эрни привез с собой Дебс и Рикки.

Обед приготовила мама и теперь идет накрывать на стол. Когда я, ковыляя, лезу пытаться ей помочь, меня отгоняют чуть ли не кулаками, грозясь уложить «отдыхать» на диване в гостиной. Справиться со мной мама, понятно, не в состоянии, поэтому вынужденно терпит у нее под ногами мои путания, вернее, спотыкания, правда, при этом тихонько со мной переругиваясь.

Движимый каким-то новоявленным и необъяснимым рвением, папа пытается было составить нам, вернее, мне компанию, что быстро ему наскучивает — от него еще меньше пользы, чем от меня. Оказавшись прозорливее, молодняк, чтобы не мешать, скромно забуряется ко мне в спальню вместе с папой и собакой. Предполагаю, что смотрины Дебс успели состояться ранее и прошли более или менее благополучно. Не могу не признать, что для такой компании у меня тесновато.

Когда в дверь звонят, мы с мамой, как по команде, вздрагиваем, мгновенно бросаем перебранки, замираем и переглядываемся. Только в этот момент замечаю, что, оказывается, все это время продолжала ждать и бояться чего-то.

Но Эрни с басовитым криком: — Приехали! — метелит открывать.

Когда через минуту у меня в прихожей появляются еще трое — Пина с девчонками — становится даже удивительно, что моя квартира еще не трещит по швам.

Пина кажется настолько худой и изможденной, что даже на фоне и в отличие от старшей ее на десять лет мамы кажется женщиной предпенсионного возраста.

Все эти годы мама избегала папину жену и их детей, но ни разу при мне и слова недоброго о них не сказала,.

Однако про Пину скажет мне после тет-а-тет:

«Ничего, вот досидишься ты с голодовками твоими — тоже такой будешь».

Давно мы, все-таки не виделись.

Симпатичная, стройная и не такая изможденная, как Пина, девица-Паула по первой держится несколько смущенно. Однако это не мешает ей в этом самом смущении передать не мне, а моей маме подложку с большим и невероятно вычурным тортом. Позднее я узнаю от абсолютно разнесчастного отца, что Паула прекрасно-пафосно печет и собирается бросать универ, чтобы всецело посвятить себя фудблогерству.

Но сейчас, в дверях меня «вырубает» даже не Паула, а высоченная, светловолосая девушка-дылда, сильно похожая на... меня. Только подороднее да и ростом меня повыше.