В глубине тебя

— Мы с девочками хотим заказывать в «Киото»… — робко произносит она, — …будешь что-нибудь?..

Ну надо же.

— Спасибо, — говорю искренне, и, стараясь подавить излишнюю растроганность, прошу: — Пожалуйста, зови меня «Кати».

И хоть конкретно сейчас мне не хочется суши, да вообще, обедать на работе редко хочется — присоединяюсь к их заказу.

* * *

— Катюш, — вздыхает мама. — Так дело не пойдет.

— Чего не пойдет, мам Лиль?

— От тебя скоро одни глаза останутся.

— Ниче, мам Лиль, не останутся.

— Катька, а ну, не иронизируй у меня!

С мамой не проходят затяжные приколы — она тогда становится строгой и сердитой.

— В конце концов, это почти уже некрасиво.

Так, если мама по отношению ко мне употребила слово «некрасиво», значит, пора бить тревогу.

— Ты теперь так редко приезжаешь. Сама вообще не готовишь. Давай хоть в кафе, что ли, сходим… только куда сейчас, если без масок…

Мама безутешна. Маски до того надоели ей на работе, то бишь, в школе, что вполне способны отпугнуть от кафе.

— Ничего, мам Лиль, и это пройдет.

— Пройдет-то пройдет, да только и время тоже пройдет, — еще глубже вздыхает мама.

Наверно, всё отчасти из-за того, что сейчас сентябрь и это у нее сезонный сплин. Раньше мама ранней осенью ездила со своими на классные поездки и экскурсии и всегда, как ни странно, с удовольствием, а теперь, как и в прошлом году — да и в позапрошлом — мается. Понять мне это так же трудно, как ее увлечение ее работой в общем.

— Вот я к тебе приеду, — обещаю, — и мы неправильный плов сварим.

— Тогда мне нужно сходить в магазин, — капризничает мама.

— Или что-нибудь закажем и поболтаем, кино посмотрим.

— Еще чего — заказывать, деньги тратить! Тогда самим приготовить лучше, рук, что ли нет…

Настроение у нее сейчас такое — она на меня сердится, а когда она на меня сердится, то не хочет быстрых решений, а хочет, чтобы с ней возились, увещевали, уговаривали. Наверно, когда-то она делала так с папой, просто я не помню.

Мне хотелось бы еще чем-нибудь ее приободрить, как матери, которая утешает дочку по поводу запоротого ковидом выпускного и предлагает той побегать дома в вечернем платье, купленном заранее и за баснословные деньги.

Уж ей ли, маме, всего этого не знать. Подобные мамаши подобных дочек — опять же, сезонно — забрасывают ее сообщениями, звонят, донимают, как будто она теперь еще и школьный психолог. А уж с этим делом так — только начни осваивать…

С Каро ничего осваивать у меня не получается и в итоге все-таки и не приходится. Все помаленьку утряхивается, наверно, потому что Херц прекрасно работает с ней. Я просто и убедительно играю роль верной подруги и по совместительству — собаки-терапевта, а Каро закрепила за собой имидж, что психолог из нас обеих она, и это она меня терапирует.

Следуя совету Херца, веду себя с ней естественно и «как раньше», а значит, спокойно выслушиваю все, что она мне говорит и радуюсь, если (редко) какая-нибудь наша с ней встреча проходит совсем без ее заскоков.

* * *

Однажды мои предположения подтверждаются: прихожу к ней в ее квартиру в Райникендорфе и мне открывает д-р Херц собственной персоной — в футболке, шортах и домашних шлепанцах.

— Кэри, Кати пришла, — докладывает он о моем приходе. — И — нет, ты абсолютно нам не мешаешь, — опережает он меня, рта раскрыть не дает. — Прошу прощения, мне нужно обратно… присоединяйся, если хочешь… — и отправляется на кухню.

Из дверей соседней квартиры высовывается голова Гизелы, мамы Каро. Помню ее молодой — Каро всегда была сильно похожа на мать. Только с возрастом их с Каро большие, полуудивленные-полумечтательные глаза на узком, вытянутом лице делают Гизелу похожей на грустного бассета.

Я здороваюсь с Гизелой, чье лицо при ответном приветствии сохраняет свое застывшее, полуудивленное выражение, и вхожу.

Кажется, Каро застряла в ванной, поэтому я принимаю предложение Симона. На кухне подмечаю, что помогать ему уже не с чем.

— Почему ты зовешь ее Кэри? — спрашиваю я его.

— Терпеть не могу «Каро», — охотно отвечает Симон. — Никогда не мог. Так называется бурда эта ячменная, кофе-эрзац.

— Она не против?

— Нет. Она чувствует себя другой, превращаясь в Кэри.

— Ого. Пахнет шизофренией.

— Мне можешь не рассказывать, чем тут пахнет.

Мы с ним, как по команде, тянем носом воздух: пахнет вкусно, вообще-то.

— Разве это — не самоотрицание? — докапываюсь я — сейчас Каро подскочит, тогда не поговоришь. — Не подавление собственной личности из-за недовольства собой?

— А что, собственно, такое психоз? — Симон принимается накрывать на стол. — Психоз есть не что иное, как подавление или отрицание если не себя, то своего окружающего мира. Пообедаешь с нами?

— Кто готовил? — спрашиваю, будто не замечая на нем фартука.

— Я.

— Тогда — да.

Люблю, когда не надо притворяться и быть излишне тактичной и вежливой. Кажется, Симон тоже это любит.

— У Кэри очередной детокс-марафон. Кроме того, в последнее время ее буквально тошнит от одного упоминания мясного. Пришлось самому о себе позаботиться.

— Вижу, ты это можешь.

Все конфорки на плите заняты сковородками и кастрюльками.

— Раньше этим занималась моя жена. Поесть-то я всегда любил.