В глубине зеркал

Идея Боровского была хорошей. Но когда связали костюм, выкрасили и принесли в театр, от этой идеи не осталось ничего. Мое платье было отвратительного бледно-зеленого цвета. Как в прейскурантах пишут: цвета «морской волны». Глядя на этот костюм, никакую патину вспомнить было нельзя, а вспоминались послевоенные детские трико непонятного цвета. С Верой в «Герое нашего времени» я проиграла, не сумев переубедить Любимова, поэтому здесь, в «Гамлете», я начала издалека. Я не говорила, что мне не нравится платье. Но, например, объясняла: «Юрий Петрович, я прочитала у Цвейга в «Марии Стюарт», что королевский траур — белый. И венчаются они в белом. Поэтому оправданны будут слова Гамлета: «не износив башмаков» и «с похорон пошел на свадьбу пирог поминный», то есть это значит, что не прошло и месяца, как в том же платье, в котором шла за гробом, Королева была на свадьбе. Нужно белое платье». Еще через неделю (а Офелии, естественно, сделали белое платье, ручная вязка, угрохали массу денег, поэтому репетирует Офелия в белом платье, а я пока — в своем цвета «морской волны»): «Юрий Петрович, это ж трафарет. Всегда Офелию играли в белом платье. Возьмите любую постановку «Гамлета». А невеста-то кто? Гертруда. Офелии еще долго до невесты. Вы посмотрите, как прекрасно играет Наташа Сайко. Она играет такую незаметную мышку. Она мышка. Ее в этом серо-коричневом занавесе и не видно. Она не выпячивает себя. Это вот Король и Королева… А Офелии не видно». И так постепенно я добилась, что для Сайко — Офелии сделали платье в цвет занавеса, оно слилось с ним, а мне — белое. Но когда я надела белое платье, которого добилась с таким трудом, то поняла, что и в нем не могу играть: чтобы выйти на сцену в белом вязаном платье, надо обладать фигурой Афродиты. И тогда (а уже денег нет, потому что и костюм перевязывали, и наш занавес — из чистой шерсти, ручной работы) я взяла два белых платка, которые еще не успели покрасить, сшила — и получилось подобие пончо, но до полу, со шлейфом, и оно прикрыло мое платье. И еще надела тяжелые медные, как вериги, цепи.

Этот костюм мне очень помог в роли Гертруды. Как и костюм Аркадиной в картине «Чайка». Когда утверждали эскизы и мне их показали, я сначала согласилась из-за вечного сомнения: «а вдруг это правильно». Сшили крепдешиновое платье, мне оно понравилось: оно было цвета увядшей травы, и я подумала — на натуре, когда будем снимать, это будет красиво, а при моей худобе я попробую в этом крепдешине сыграть излом, «декаданс», вечное актерство. Но приехали на натуру — это было под Вильнюсом, — я увидела впервые декорацию и поняла, что костюм мой не годится. Была выстроена на берегу озера маленькая-маленькая дачка, возле нее — курятник, тут же косят и убирают сено. Рядом рыбалка, лошади, коровы — хозяйство, а я — нате — в крепдешине. Для меня Аркадина — хорошая актриса, актриса со вкусом. Она не может ходить в крепдешиновом платье рядом с курами… Были слезы — но что делать, не поедешь же в Москву перешивать костюм. Я пошла в магазин, купила материал — штофный, тяжелый. Мы за ночь с художницей по костюмам Г.В. Ганевской (к счастью, она прекрасный мастер своего дела) сшили платье. И получилось платье немного театральное, немного актерское — не то халат, не то вечернее (вечернее не праздничное, а вечернее, потому что вечер): широкие рукава, бордовый шарф, складки на спине. И походка самоуверенной премьерши — от этого платья.

Те же муки с костюмом были в «Шестом июля».

Сохранилась кинохроника со Спиридоновой. Она была дочерью генерала. Всегда ходила в корсете, в большой шляпе с какими-то перьями, с большими-большими полями. Красиво. Я согласилась. Спиридонова по хронике — брюнетка с широкими черными бровями. Мне надели черный парик, красивую шляпу, корсет — портретно похоже. Но я подумала, что такой костюм меня уведет к классическим ролям женщин, совершенно не связанных с политикой. И тогда я попросила сшить костюм не на студии, а в современном ателье. Потому что мне нужно было, чтобы это был костюм с современными линиями, из современного материала, но силуэт костюма должен быть из того времени. Размер — на два номера больше, чем я ношу. Мне казалось, что складки, спущенные плечи платья подсознательно вызовут у зрителя чувство обреченности героини.

Или, например, «Тартюф»… Спектакль забавно был для того времени оформлен. Рисованные, в больших рамах персонажи спектакля. М. Аникст и С. Бархин принесли прекрасные эскизы костюмов. Но у меня, Эльмиры, во втором акте — сцена раздевания, а ведь платье не снимешь! Поэтому я придумала плащ, который можно снять. Придумала деталь — такое фигаро с пышными рукавами, которое тоже можно легко снять. После «раздевания» я оставалась в вечернем платье на бретельках, в котором не стыдно показаться перед зрителями. В то же время — целых две детали сняты, и всё на глазах у публики. После этого зритель поверит и в другие предлагаемые обстоятельства.

* * *