В глухом углу

— За настроение делает ответственным, — пожаловался Миша Усольцеву. — Может, и за любовные неудачи комсомольцев отвечать?

Усольцев сказал, не поворачиваясь, он с интересом слушал Васю:

— Если любовных неудач станет много, придется и ими заняться.

Миша упал духом. «Теперь все! — сказал себе Миша. — Съели Мухина».

— Дай-ка мне слово, — попросил Усольцев, когда Вася кончил.

— Слово имеет парторг строительства! — объявил Миша и снова подумал: «Съели хорошего секретаря! Степан Кондратьич ни одной реплики не подал в защиту! Вот сейчас и он грохнет, а за что?»

Он был в таком смятении от непредвиденного оборота событий, что прослушал первые слова Усольцева. Мысль: «За что?» пронзала его, как гвоздь. Он понимал одно — с ним совершена колоссальная несправедливость. «Ошельмовали! — думал он, вглядываясь в шумящий зал. — Заклеймили позором, а за что? Нет, за что?» Он не находил на этот вопрос ответа, ошельмовали зря, так выходило при любом объективном рассмотрении. «Неужели никто не встанет на защиту? — думал он, зная, что защиты не будет. — Или сразу все совесть потеряли? За что? За что?»

Только когда Усольцев помянул его фамилию, он стал прислушиваться к речи парторга, перебивая ее в уме все тем же горестным: «За что?» Усольцев согласился, что комитет увлекся формальным выполнением заданий и руководители его ослабили контакт с массами. Он так и выразился: «ослабили», а не «потеряли», некоторая надежда тут была — Миша немного отошел. Усольцев говорил о нездоровых явлениях в общей здоровой массе. Все мы виноваты, что допустили их, ни один не вправе встать в сторону, но дело не в том, чтоб выискивать виновников, а не допустить повторения. Многое здесь зависит и от работы комитета («За что?» — снова подумал Миша), еще больше от объективных условий. Скрывать нечего, стройка пока не кипит, даже не бурлит — чуть струится. Нет того всеобщего подъема, который всегда возникает на больших строительствах, недаром многие называют место их обитания глухим углом. Не грустите, ребята, скоро все переломится.

С навигацией этого года развернутся обширные новые работы. Нужно уже сейчас к ним готовиться — возводить бараки для прибывающих новоселов, чуть ли не пяти тысяч человек, спешно заканчивать многоэтажные дома — их отдадут семейным и старожилам, то есть, вам, товарищи, потому что отныне вы уже старожилы стройки. Не одни материальные фонды и техника ринутся в наш поселок, вырастет и его культура — запланирован второй клуб, кинотеатр, летом откроется школа для взрослых, строительный техникум и отделение заочного института. Будет, будет возможность продолжить свое образование, нужно лишь захотеть! Никто уже не скажет: глухой угол, медвежий край. Какой же он глухой? Он — звонкий, в нем, те же мелодии, что слышатся по всей стране. Ну, отдаленный, на это можно согласиться, но не глухой!

— От нового состава комитета, — закончил Усольцев, — мы потребуем, чтоб он не повторял старых ошибок.

«Съели Мухина! — отчаянно подумал Миша, направляясь на трибуну для заключительного слова. — Новый состав комитета, не повторять старых ошибок — съели же, съели!»

Зал недоброжелательно принимал каждую фразу, заключительное слово не вышло. Миша не мог нападать на своих противников, пришлось бы бороться со всем собранием. Он стал оправдываться, упомянул о своих заслугах. Ни один аплодисмент не провожал его, когда он возвращался на место.

— Какие будут суждения по работе комитета? — спросил Миша, вступая в председательствование. — Прошу высказываться.

Одинокий голос крикнул из зала: «Хорошая!», голос тут же затюкали. Формула: «Удовлетворительная» собрала десятка два сторонников, зато, голосуя за резкую, как удар, оценку: «Плохая», зал дружно тянул руки. Миша пал.

Он еще стоял в предложенном списке нового комитета. Вася выступил с отводом, никто не опротестовал отвода. Конференция была закрыта, члены нового комитета остались для выборов бюро и секретаря.

— Подожди меня, — сказал Вася Игорю. Вася с Надей получили больше всех голосов и прошли в новый комитет.

Минут через пятнадцать он вышел. Вася был взволнован и хмур.

Игорь опросил:

— Ты в бюро попал? Кого избрали секретарем?

— В бюро я попал. А секретарем, к сожалению, избрали меня. Я дал самоотвод, его не приняли.

— Почему «к сожалению»? Это не плохо.

— Это плохо. Я боролся с Мухой из принципа. А теперь подумают, что я стремился занять его высокое местечко. Не могу даже сказать, как это неприятно.

— Умный не подумает, а дурака что слушать? Кого же бригадиром? Не Семена ли?

— Решили Надю рекомендовать. Показатели у нее пониже, чем у Семена, зато характер тверже.

2

Саша не раз слыхал, что время лечит, его собственный опыт говорил о том же: он совершал проступки, за них сперва наказывали, потом их забывали. Но с некоторых пор время стало портиться, оно не лечило, а казнило — чем дальше, тем становилось хуже. Кругом двигались, разговаривали, ссорились и мирились люди, множество людей, бывшие товарищи — он не имел к ним пути.