В горах Сихотэ-Алиня

Наша обувь и одежда износились до последней степени. И не мудрено: второй год путешествия был на исходе. У орочей на Тумнине я достал унты из рыбьей кожи по четыре пары на каждого человека. При бережном с ними обращении их должно было хватить дней на тридцать. Изношенную обувь мы не бросали, а держали как материал для починки вновь попортившейся. Сначала починки производились редко, а потом всё чаще и чаще — почти ежедневно. Когда был израсходован последний лоскуток рыбьей кожи, мы стали рвать полы полушубков и ими подшивать унты. Этот материал тоже был непрочен и быстро протирался. В конце концов мы так обкарнали полушубки, что они превратились в гусарские курточки без пол. Тогда мы бросили верхние поясные ремни, как вещи совершенно ненужные, потому что они постоянно съезжали на нижнюю одежду.

Не лучше обстояло дело и с бельем. Мы уже давно не раздевались. Белье пропотело и расползлось по швам. Обрывки его еще кое-где прикрывали тело, они сползали книзу и мешали движениям. В таких случаях мы, не раздеваясь, вытаскивали то один кусок, то другой через рваный карман, через воротник или рукав.

Я никак не думал, что наш маршрут так может затянуться. Всему виной были глубокие снега и часто следовавшие одна за другой пурги.

Этот переход был одним из самых тяжелых во всей моей жизни.

С 7 по 18 декабря дни были особенно штормовые. Как раз в это время мы дошли до речки Холоми и тут нашли орочокский летник, построенный из древесного корья на галечниковой отмели. Летник был старый, покинутый много лет назад. Кора на крыше его покоробилась и сквозила. Мы так обрадовались этим первым признакам человеческого жилья, как будто это была самая роскошная гостиница. Тут были люди! Правда, давно, но все же они сюда заходили. Быть может, и опять пойдут навстречу.

Мы привели летник в возможный порядок: выгребли снег, занесенный ветром через дымовое отверстие в крыше, выгребли мусор и сухой травой заткнули дыры по сторонам. Поблизости было мало дров, но все же мы собрали столько, что при некоторой экономии могли провести ночь и не особенно зябнуть.

Я рассчитывал, что буря, захватившая нас в дороге, скоро кончится, но ошибся. С рассветом ветер превратился в настоящий шторм. Сильный ветер подымал тучи снегу с земли и с ревом несся вниз по долине. По воздуху летели мелкие сучья деревьев, корье и клочки сухой травы. Берестяная юрточка вздрагивала и, казалось, вот-вот тоже подымется на воздух. На всякий случай мы привязали ее веревками от нарт за ближайшие корни и стволы деревьев.

Мы сожгли все топливо, и теперь надо было итти за дровами. Взялся за это дело Рожков, но едва он вышел из юрты, как сразу ознобил лицо. На посиневшей коже местами выступили белые пятна. Я стал усиленно ему оттирать лицо снегом, и это, быть может, спасло его.

Буря завывала, потрясая юрту до основания, и с подветренной стороны нагромождала большие сугробы. Внутри юрты было дымно и холодно, изменить или улучшить свое положение мы никак не могли. Когда последнее полено было положено в огонь, стало ясно, что, невзирая на ветер и стужу, мы должны итти за топливом. Тогда, завернув голову одеялами, с топором в руках я вышел из юрты. Сильным порывом ветра меня чуть не опрокинуло на землю, но я удержался, ухватившись за жердь, глубоко воткнутую в гальку, которой было прижато корье на крыше нашей «гостиницы». Кругом творилось что-то страшное. С невероятной быстротой снег несло ветром сплошной стеной. Было как-то особенно мрачно и жутко. Сквозь снежную завесу я увидел Ноздрина. Он стоял спиной к ветру и старался запахнуть лицо. Совсем наугад я пошел вправо и шагах в ста от юрты на берегу высохшей протоки наткнулся на плавник, нанесенный водою. Я стал его разбирать. Снежная завеса разорвалась, и совсем рядом с собой я увидел того же Ноздрина. Я тронул его рукою. Он поднял голову и узнал меня. Мы набрали дров, сколько могли, и понесли к биваку. Спустя некоторое время вернулся в юрту и Рожков. Он ничего не нашел и сильно прозяб. Я пожурил его за то, что он, будучи больным, ушел, ничего мне не сказав. В такую пургу можно заблудиться совсем рядом с юртой и легко погибнуть.

Согревшись у огня, мы незадолго до сумерек еще раз сходили за дровами и в два приема принесли столько дров, что могли жечь их всю ночь до утра.

Так промаялись мы еще целые сутки, и только к вечеру третьего дня ветер начал понемногу стихать. Тяжелые тучи еще продолжали свое настойчивое движение, но порой сквозь них пробивались багровые лучи заката. В темных облаках, в ослепительной белизне свежевыпавшего снега и в багрово-золотистом сиянии вечерней зари чувствовалось приближение хорошей погоды.

С тех пор, как мы начали сокращать себе ежедневную порцию продовольствия, силы наши стали падать. С уменьшением запасов юколы нарты делались легче, а тащить их становилось все труднее и труднее.