В горах Тигровых

Андрея и Софку пришли хоронить люди из всех деревень. Даже бродяги из Шамыня, те, кто честно работал на этой земле. Кого-то из них выручил Андрей, кого-то спасал. в оспу, с кем-то поделился последним куском хлеба. Люди добро его не забыли, потому что он творил то добро от чиста сердца, не помышляя о том, что творящему добро люди в ноги поклонятся.

Здесь же была Варя. Ее своей властью, пока не было пристава, отпустили из карцера казаки. Она, суровая, с поджатыми губами, стояла над убитыми. А перед этим всенародно прокляла сына, отреклась от него. Первой бросила горсть земли на кедровые гробы и поспешно ушла домой.

Иванка тоже бросил горсть земли и прижался к ногам бабушки.

Только не было Васьки. Он ушел в тайгу, отринутый и проклятый людьми и матерью.

— Помолимся, люди православные, — оказал Роман.

Люди повернулись на восход солнца, которое чисто и светло сияло над тайгой, и долго молились, прося бога о милосердии, призывая его к добру, ибо бог, как поняли многие, не так уж внемлет горю людскому…

Ночью на кладбище надрывно кричала квонгульчи. До сих пор не слышали люди в том месте ее крика. С чего бы это? Уж не душа ли Софкина ищет душу Андрея? Может быть, потерялись их души по пути в небо? Кто-то спутал их неторные тропинки. Вернулась назад, чтобы криком своим вернуть душу Андрея, а уж потом улететь вместе. Ho, видно, не докричалась Софка-квонгульчи, кричала она до осени, потом на другое, третье, даже, пятое лето слышали ее голос люди. Стонала и оплакивала мужицкую любовь, чуть суровую, не всегда нежную. Тайну любви оплакивала. Не понимали люди крика квонгульчи, ведь для людей голоса птиц и зверей — тайна. Но краем души доходили, о чем говорит квонгульчи, кого оплакивает…

28

Приехал новый пристав. С ним была уже сотня казаков. Прибыл и следователь, чтобы разобраться в делах Андрея и Вари, выяснить причину бунта.

Харченко, теперь уже мужик, спокойно изложил суть бунта. Почему мужики пошли в защиту Андрея.

— А кто убил поручика?

— Все стреляли. И советовал бы я вам закрыть глаза на бунт и не тревожить мужиков, им и без того хватает работы. Ежли мы их обозлим, случись беда, то и защищать будет некому эту землю.

— Казаки говорят, что поручика убил Аниска.

— С перепугу они многое могут сказать. Аниска — наш до последней волосинки.

— А кто убил намедни служивого?

— Его мог убить хунхуз, а может быть, кто-то из наших. За Андрея есть кому постоять и отомстить.

— Ночью наши видели Аниску и Алексея. Дружков твоих. Это они убили?

— Все может быть. Тинфур ушел в тайгу, с ним, с семьей, ушел и Аниска. Друзья, что поделаешь.

— А кто поднял народ спасать Силова?

— Иван Воров, об этом знает каждая собака. Да и не бунтовать он повел мужиков, а спасти от неправедной смерти. Ведь казакам было приказано стрелять в Андрея. Вот что, господа, я не пришелся ко двору, потому что заигрывал с мужиками, как вы говорите. Хочу вам дать совет — жить так же с мужиками, как жил я с горсткой казаков. Ежли вы потеряете мужиков, то, поверьте, трудно вам будет. А порой и лихотно. Они наша опора, наша сила…

Иван Воров не отрицал своей причастности к бунту. Он заявил:

— Повел мужиков я, потому как того душа восхотела. Бунтарь? Да, бунтарь, бунтую, почитайте, с самой Перми. Сюда пришел, когда все было ладно и к месту, не бунтовал, наоборот, живота не жалея, дрался за Россию. С царем заодно обихаживал энту землю. И не боюсь я вас, тайга велика, тайга глуха, пока сыщете, то судить вам придется не нас, а уже внуков наших.

— Я вас прикажу арестовать, гражданин Воров!

— Здря, ваше благородие, грозите. Сгинете и вы, как сгинул тот офицер.

— Грозите?!

— Упреждаю. До встречи, — бросил Иван картуз на лысую голову и ушел.

Пятышин тоже спокойно увещевал:

— Поймите вы, ваше благородие, здесь не та Россия, где подняли солдат по тревоге и в бой на мужиков. Здесь сила на нашей стороне, здесь неизведанная тайга. Ежли что, то все бросим, деревни сожгем и уйдем от вас. Нам ведомы тайные тропы, с нами пойдут инородцы. Зайдем в такие места, где Макар телят не пас. Проживем. Мы ить уже многое можем. А что вы без нас? Кто вы без нас? Без нас вы никто! Жили мирно, дружно, беды сообща отводили, налетел коршун, всех расклевал, размотал, сам сгинул и других погубил. А Ворова не трожьте. И не затевайте суд. На суд мы придем и с ружьями, и со стрелами. Для нас бунт, ежли что, дело знакомое. Бунтовали, я не раз.

Суда не было. Никого больше не тревожили, забыли и про Варю. Но добрая дружба с казаками и служивыми нарушилась. Люди сторонились пристава, а он их…

Прибывали новые артели переселенцев, закладывались новые деревни. И на берегу моря, и в глухой тайге. Туда Чаще забирались раскольники, подальше от царя и церкви.

С горы Крестовой теперь можно было часто видеть густые дымы пароходов, белые паруса старых судов. Эти уже отживали свой век, на смену им шли железные, сильные пароходы, которым не нужен ветер, не столь страшен шторм. Лаврентий Кустов иногда поднимался на Крестовую, чтобы через даль прошлого увидеть новые времена.