В городе древнем

— Что ты, Вера Масленникова?

— «Полтаву» написал Александр Сергеевич Пушкин, — встав, ответила Вера.

— Пушкин, — подтвердил и мальчик в отцовском пиджаке с подвернутыми рукавами.

Но остальные, выходит, не знали или сомневались в своих зыбких догадках.

Ответив, Вера Масленникова не спешила сесть, и Степанов спросил:

— Ты что, Вера?

— Михаил Николаевич, а верно, что Пушкин — не русский?

Не успел Степанов ответить на этот вопрос, рассказав о Пушкине, как спросили о Петре Первом: правда ли, что он прославился и стал «передовым» царем потому, что делал все на немецкий манер? Степанов почувствовал, что есть и еще подобные, на первый взгляд, казалось бы, неожиданные вопросы, которые боялись задавать в первый день, но которые обязательно зададут… Ничто не проходит бесследно, и он, Степанов, здесь для того, чтобы дать этим детям истинные знания!

11

После обеда Степанов снова вернулся на Бережок: хотел быстрее войти в школьную жизнь. Большинство учителей собиралось здесь по вечерам: можно спокойно проверить тетради, подготовиться к завтрашнему уроку… Кроме того, были и дела, требовавшие частых и общих усилий.

Самыми последними вышли из школы Владимир Николаевич и Степанов. Старый учитель, почувствовав себя в родной стихии, среди тех, ради кого он жил, за последнее время заметно окреп, приободрился.

— Михаил Николаевич, я переживаю счастливые дни… — взволнованно говорил он Степанову. — Ведь я уж думал — конец! Уже под самым Почепом, помню, сел я на дорогу, свесив ноги в канаву, — не мог больше идти! Откуда-то вырос немецкий бандит с пистолетом. Запомнил я его физиономию: узкая, с глазами навыкате… Поднимает свой пистолет, и я чувствую, как он сейчас выстрелит и влепит мне в грудь кусок свинца… Поверь, в этот миг вспомнил школу: ребята ко мне лицом, я к ним… Вот так всю жизнь — лицом к лицу с теми, кто пойдет дальше нас, будет лучше нас, счастливее нас…

— Но все же не выстрелил, гад?..

— Не выстрелил, как видишь… Может, потому что я сказал ему что-то по-немецки… Случайность, в общем…

На спуске к мосткам через Снежадь учителя повстречали Евдокию Павловну Нефеденкову. Поздоровавшись, она спросила:

— Ты не забыл про меня, Миша?

С палкой в руке, в пальто, перепоясанном ремнем, в платке, повязанном по-старушечьи, она была очень похожа на странницу. Но что-то было в ее фигуре и от той прежней Евдокии Павловны, которую хорошо знал Степанов до войны. «Боря, — почему-то звенел в ушах голос той, далекой Евдокии Павловны, — Боря, Конан Дойл, конечно, очень интересно, но почитай, пожалуйста, и Гете, и Гейне… Они стоят вот на этой полке… И хорошо бы знать язык настолько, чтобы обходиться без переводчика… Воспитанный человек, Боря, — это, прежде всего, человек сильный духом. Лишь слабый прощает себе то, что делает его в глазах других дурным…»

— Я не забыл обещания, Евдокия Павловна, не забыл… — сказал Степанов. — Сегодня первый день на работе и сейчас, как говорится, к вашим услугам…

— А не поздно? — спросила Нефеденкова.

— Почему же поздно?

Владимир Николаевич почел за необходимое оставить их вдвоем.

— Где бы нам спокойно посидеть, Миша? — озабоченно спросила Евдокия Павловна. — Живешь все там же?

— Там же… Не знаю даже, что и предложить, — нерешительно сказал Степанов.

— Тогда пойдем ко мне… Только пусть уж тебя не смущает обстановка.

Оговорка показалась Мише несколько странной: не знает он, что ли, как живут в городе, не бывал в землянках?

— Как себя чувствуешь? — мягко спросила Евдокия Павловна.

Разговаривая, они обогнули темный и тяжелый массив церкви, стали подниматься в гору.

— Разве вы не в самом Дебрянске живете? — спросил Степанов.

— Нет, Миша… — В голосе Евдокии Павловны был оттенок обиды, но Степанов не уловил его.

— Впрочем, сейчас живут где придется и где удастся обосноваться…

— Пойдем, пойдем, Миша. Ничего, что я тебя по-прежнему?..

— А как же еще, Евдокия Павловна?!

Из-за дальнего леса стал выдвигаться диск красноватой лупы и, бледнея, полез на темное небо, различимое только там, где он спокойно плыл. Его слабенькому, умиротворяющему свету открылись луга за Снежадью, в одном месте, но ярко засверкала разбитым зеркалом сама древняя река, открылась по дороге на Ружное чья-то усадьба с четким углом, который образовали не то липы, не то березы…

Пригорок все поднимался, но стежка вдруг свернула вправо и пошла вдоль довольно крутого холма. Они прошагали еще с минуту — холм стал почти отвесным — и остановились.

Степанов увидел черный проем входа. Нефеденкова постучала и, не дожидаясь ответа, распахнула перед гостем слепленную из кусков фанеры и дощечек невысокую дверь. За дверью оказалась занавеска о двух половинах. Евдокия Павловна оттянула одну из них в сторону, и Миша увидел землянку. Один угол занимала большая черная доска, перед которой мерцала лампадка, в другом углу сидела женщина в черном, с черным платком на голове.

Степанов, недоумевая, поздоровался.

Женщина в углу поднялась и молча низко поклонилась.