В городе древнем

Подошли Владимир Николаевич, Паня, однако и разговор с ними не рассеял какого-то недоуменного состояния Степанова. Но он заставил себя отрешиться от него: прочь ненужные раздумья! Он пришел в школу на свой первый урок!

Когда прозвенел звонок, стали стихать ребячий топот и шум, Степанову, который остался один в коридоре, почудилось пение. Откуда?! Радио? Но ведь радио в городе еще не было. С улицы? Может быть. Но вот он различил слова песни «Широка страна моя родная…» и ускорил шаги.

Он шел, а голос, вот теперь можно было сказать — девичий голосок, тихонько и осторожно выводил:

Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек…

И вдруг пение оборвалось. Его заметили.

В дальнем закутке коридора на куче поленьев, наверное напиленных из подгнивших поваленных дерев, сидела девочка. Степанов всмотрелся. Ира!

— Извини, Ира. Я, наверное, тебе помешал.

— Нет, Михаил Николаевич, нет… — Девочка встала.

«Вот же с чего надо начинать!» — подумал Степанов.

— Ну, пойдем на урок.

Он потянул на себя высокую и тяжелую дверь и, поздоровавшись, вошел в класс. Полтора десятка мальчиков и девочек встали со скамеек перед некрашеными столами, приветствуя нового учителя.

Степанов осторожно рассматривал ребят. Леня Калошин с широко раскрытыми глазами… Мальчик с пепельно-серым лицом, в отцовском пиджаке с широкими полосками и подвернутыми внутрь рукавами, кажется — Толик Корнеев… Девочка без ботинок, в одних чулках…

— Как же ты пришла? — спросил ее встревоженный Степанов.

Смущенная девочка встала:

— Я… Меня мама провожала… Я ботинки ей вернула: сестре на работу идти… А потом мама принесет… Я не босиком, нет…

Степанов кивнул, разрешая ей сесть, и обратился к детям:

— Дорогие ребята! Как я рад видеть вас в школе… — Голос Степанова пресекся.

Как несравнимо мало он может дать этим изголодавшимся, измученным человечкам! Они сидели притихшие, ожидая от него умного и проникновенного родного слова.

— Почти два долгих и тяжелых года, — продолжил Степанов, — вы жили, как чужаки, в своей собственной стране. Враги пытались навязать вам дикие мысли и чувства, отбивая память о родном и привычном. Не вышло! И не могло выйти! — Он помолчал. — Я хотел бы начать свой первый урок с вами с песни «Широка страна моя родная…»

От неожиданности ребята стали переглядываться: петь на уроке литературы? Потом почувствовали, что это не просто урок и не просто песня, а начало новой жизни, ее ознаменование, и, когда Степанов затянул:

Широка страна моя родная, —

ребята, вспоминая слова песни, недружно подхватили:

Много в ней лесов, полей и рек.
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек!

Вскоре пели уже более слаженно:

От Москвы до самых до окраин,
С южных гор до северных морей
Человек проходит как хозяин
Необъятной родины своей.

Кто-то приоткрыл дверь, заглянул в класс, и через мгновение песню подхватили в соседнем классе:

Всюду жизнь и вольно и широко,
Точно Волга полная, течет…

Когда песня кончилась, Степанов помедлил, стараясь справиться с волнением, но, поняв, что ничего из этого не выйдет, дрогнувшим голосом продолжал:

— Дорогие ребята! Мы с вами будем изучать родной язык и литературу. Познание творчества Радищева и Пушкина, Толстого и Чехова поможет вам понять, как велик, могуч и красив наш народ. Войну, эту страшную войну, нельзя выиграть без танков, пушек, самолетов и «катюш», однако и без силы, таящейся в великом прошлом Родины, — тоже нельзя. В поименных списках фронтовиков нет ни Пушкина, ни Толстого, ни Кутузова, ни Суворова, ни революционеров. Но они всегда с нами, и без них мы эту войну не выдержим… — Степанов помолчал и неожиданно сказал: — Однако давайте сначала познакомимся…

Он взял классный журнал, сделанный из тетради, и, по стародавнему обычаю, стал выкликать учеников. Когда ученик вставал, Степанов, если не знал, расспрашивал, где живет, из кого состоит семья и кто на фронте, что прочел или прочла из произведений русской литературы за эти почти что два года немецкой оккупации…

Надо было бы все пометить, но Степанов прекрасно знал: увидев, что он записывает, ребята смутятся и это сразу нарушит атмосферу доверительной и дружеской беседы…

— Ну и что же ты, Паша, еще читал из Гоголя?

— Из Гоголя еще читал «Полтаву»…

— А разве «Полтаву» Николай Васильевич Гоголь написал?

В классе стало еще тише, и по этой настороженной тишине, желанию многих из ребят никак и ничем не обратить на себя внимание, Степанов понял, что большинство не может ответить на его вопрос. И это пятый класс — тринадцати-четырнадцатилетние подростки, а есть один и пятнадцатилетний! Понял Степанов и другое: нельзя отпугивать вопросами, подчеркивать, что они так угнетающе мало знают. Степанов хотел было ответить сам на свой вопрос, но девочка в углу подняла руку.