В городе древнем

Выдвинув из-под стола темно-зеленую табуретку, неловкое молчание нарушил мужчина:

— С-садись, товарищ Степанов. В ногах п-правды нет. — И добавил: — Будем знакомы — Дубленко.

«Ага! Тот самый…»

— Может, картошечки? — предложила деваха, когда Степанов сел.

— Спасибо, сыт.

Теперь Степанов совсем близко видел худое, бледное, с правильными чертами, чем-то даже приятное лицо Дубленко, и мысль, что этот человек мог быть преступником, показалась ему странной. Ему всегда казалось, что сущность человека накладывает свой отпечаток на его лицо.

— С-слушай, С-степанов, когда второй фронт откроют? — спросил Дубленко, доставая вилкой картошку из котелка и не глядя на Степанова.

Для многих понятие «второй фронт» предполагало конкретную помощь: вот взяли бы и помогли союзники, допустим, освободить Киев.

— Если бы я знал когда, — ответил Степанов. — Им что, над ними не каплет…

Дубленко обращался к нему на «ты», и в то же время это не выглядело ни панибратством, ни нарушением законов вежливости. Вроде вполне естественно: подпольщик и фронтовик, можно сказать, родные братья. Степанов принял эту форму обращения.

— Слушай, ты, говорят, из Нижнего Оскола? Котова некоего не знал там?

Не дрогнула в руке Дубленко вилка, ничего не изменилось в его лице.

— К-как же не знать? Жить в одном городе с ним, и н-не знать… А ч-чего это ты о Котове? Знал, что ль?

— Мир тесен… — уклончиво ответил Степанов.

Дубленко продолжал спокойно есть, густо посыпая картошку крупной серой солью.

— Куда столько сыплешь? — с упреком заметила деваха. — Где ее нынче добудешь?

— Добуду…

— Да уж ты добытчик известный! Много всего добыл…

Дубленко лишь вздохнул и показал глазами на Степанова: мол, при постороннем-то!.. Соображаешь?..

И сейчас же Степанову:

— Х-хороший ч-человек был Котов? А-а?

Все, что говорил Дубленко до сих пор, он говорил как бы между делом, словно гораздо важнее было достать из котелка картошку в целом и невредимом виде, посыпать ее солью, наконец жевать, подставляя ладонь под подбородок, чтобы и крошка не пропала зря. А сейчас сказал и в упор посмотрел на Степанова: ну, что ты на это скажешь?

— Хороший… — согласился Степанов, чувствуя зыбкость своего положения. — А что с ним стало-то?

— Ис-счез с г-горизонта… С-с нашего, с-советского…

— Это как же понимать? С немцами, что ли, ушел?

— З-зачем с немцами? Мы же решили с-с тобой: х-хороший ч-человек Котов! — И опять обернулся к Степанову: как, мол, не возражаешь? Хороший? Помолчав, добавил: — А кое-кто говорит, провокатором он был. Н-не слыхал?

Степанов не ответил.

— Н-не с-смущайся, — по-своему расценил молчание Степанова Дубленко. — Одни б-будут считать его п-провокатором, другие — п-подпольщиком… Сложнейший был переплет… Долго еще будут ходить одни в обличьях других. Д-долго! В-внукам хватит р-разбираться! Вот так-то!

Дубленко доел картошку, провел ладонью по губам.

— Т-теперь до в-вечера, — с сожалением и тоской сказал он.

Так, считая часы от еды до еды, жили многие.

Дубленко поднялся, стал застегивать шинель. Уже у порога бросил Степанову:

— А ты даже знаешь, что я из Нижнего Оскола… От-ткуда узнал?

— Да люди говорят…

— Б-будут говорить, что я ч-чудеса храбрости п-проявил, — н-не верь, С-степанов. Что я жулик — т-тоже не верь… — И закончил: — Ну, я п-пошел…

Степанов по привычке неизвестно за что поблагодарил хозяйку и вышел из сарайчика вслед за Дубленко.

Да, пожалуй, разговор с Дубленко ничего не прояснил в истории, рассказанной Нефеденковым. Дубленко чем-то даже понравился Степанову: не глуп, держится с достоинством… А может, это впечатление вызвано некоторым чувством жалости, которое испытывал Степанов, разговаривая с Дубленко: тому с трудом давалось почти каждое слово. Теперь уже все окончательно запуталось: если Дубленко действительно провокатор, он, Степанов, своим вмешательством только насторожил его, если честный подпольщик — оскорбил подозрением. Вот поди разберись… Не нужно было заниматься самодеятельностью. Ваня Турин, наверное, сказал бы по этому поводу: «Органы покомпетентнее нас с тобой… Нечего совать нос в такие дела…» Или что-нибудь в этом духе. И был бы прав.

«Ладно, посмотрим!..»

Степанов подошел к очередной землянке. Ступеньки у нее обсыпались, и к людям под землю вел пологий спуск. Осторожно, помня о раненой ноге, держась за холодные глинистые стенки, спустился Степанов к двери, постучал.

— Входите, чего там… — ответил женский голос. Степанов открыл тесовую дверь, обитую клочьями брезента, и, согнувшись, перешагнул порог.

— Садитесь… Кто вы? — услышал Степанов.

В углу лежала женщина, Степанов видел только светлое пятно лица. Не разгибаясь, он несмело, боясь что-нибудь задеть и уронить, ступил шаг, сел на табуретку. Объяснил, кто он такой, стал расспрашивать.