В городе древнем

Вера на секунду закрыла глаза: «Бежал… В Дебрянске…» А ведь слухи ходили, будто расстреляли его немцы. Будто кто-то чуть ли не собственными глазами видел. Значит, и Николай еще может, может… Ведь никто не видел его убитым, даже Борис, который в первый же день, как пришел в Дебрянск, разыскал ее и рассказал все, что знал о Николае, не оставив ей, казалось, никакой надежды… Но надежда жила. Без нее Вера сама не смогла бы жить…

5

На следующий день Степанова перевезли на телеге в райком. Провожая его, главный врач давал наставления сопровождающим: «Больному нужен покой и покой… Будь удар посильнее и прийдись в самый висок — ниже всего только на несколько миллиметров! — не было бы уже Степанова». Рассуждения об этих миллиметрах изрядно наскучили ему: каждый, кто приходил, считал своим долгом отметить это.

Степанов по фронту знал, что смерть всегда ходит в миллиметре от тебя. Но мы осознаем это, только когда она сделает всем видимую отметку. Мало ли минных осколков, пуль пролетело в сантиметрах от головы, и никто не говорил, что судьба, что старуха с косой прошла рядом, заглянула в лицо, но отвернулась…

В маленькой комнатке райкома Степанова навещали все: Владимир Николаевич и другие учителя, Таня Красницкая, Галкина, мать Коли Акимова — Пелагея Тихоновна, зашел еще раз Цугуриев. Объявились какие-то старые приятельницы матери, которых Степанов уже забыл, как звать. Лишь Вера не приходила…

Степанов нервничал, чувствуя, что из-за него райком теперь действительно стал своего рода частной квартирой или клубом. Однако Ваня Турин ничем и никак не выказывал недовольства, по мере сил стараясь создать для Степанова более или менее спокойную обстановку. Он даже перенес бюро, которое грозило быть шумным: пусть больной окрепнет, не так уж долго осталось…

Лежа в райкоме, Степанов узнавал и некоторые новости. В городе открыли детский сад… Школа, о первом своем уроке в которой с таким волнением и радостью мечтал Степанов, уже работала. Начали очень просто, Степанову показалось, даже буднично, хотя, как нужно было начать, чтобы избежать этой будничности, он и сам не знал. Перед открытием усиленно работали и ученики: доделывали столы, скамейки, сшивали тетради, собирали учебники и книги, даже сделали из свеклы красные чернила: для отметок.

В день открытия Владимир Николаевич произнес перед школьниками небольшую речь. Степанову все же было обидно, что открыли без него и что само открытие не было таким торжественным, как он хотел.

Школа на земле, преданной огню и тлену! Поколение русских, которое, по планам завоевателей, должно было забыть или ничего не знать о подлинной истории своего народа и о своем предназначении в ней, снова — за партами, перед учителями, полпредами многотысячелетней культуры человечества!

Из Раменской дачи под Костерином лес был перевезен и уже пошел в дело. Потихоньку Дебрянск строил самое необходимое…

Среди новостей была и тяжелая. На полянке, в старом лесу с полузаброшенной дорогой, обнаружили еще одно место казни советских людей. Сразу же после вступления частей Красной Армии в Дебрянский район в разных местах были найдены три рва с трупами расстрелянных гитлеровцами. Кто мог подумать, что эти три рва — еще не всё?..

Степанову было невыносимо лежать, томясь от вынужденного бездействия. Однажды вечером, когда у Турина выпала свободная минута, спросил:

— Послушай, Иван… Можешь доверить мне одно дело?

— Могу! — не раздумывая согласился Турин и, улыбаясь, спросил: — Какое?

— Дай мне оставшиеся заявления, что у тебя на столе… Я буду их читать, беседовать с ребятами и сообщать тебе свое мнение… Как я понял, у тебя много времени уходит, чтобы разобраться в сути… «Достоин… Не достоин… Что случилось?..»

— Подмена бюро, подмена коллегиальности единоличным решением! — сразу же сформулировал Турин. Впрочем, он проговорил это не без оттенка иронии, давая понять, что так может быть воспринято предложение Степанова не им, а другими.

— Решение по-прежнему останется за бюро, — возразил Степанов. — Но черновая работа будет проделана мною… Впрочем, как хочешь… — заключил он, берясь за рукопись Владимира Николаевича.

Старый учитель оставил ее Мише, предварительно удостоверившись, что больному разрешено понемногу читать. Это было то, с чем давно хотел познакомить Степанова Владимир Николаевич.

Турин, отлучившийся на минуту, вернулся с пачкой заявлений:

— Читай и давай нам мудрые советы…

Он потоптался на месте, словно хотел сказать что-то еще.

— Что ты?.. — спросил Степанов.

— Дубленко арестовали…

Известие это Степанов воспринял совершенно спокойно:

— По-моему, этого можно было ожидать…

— Да. Чайку выпьешь?

Степанов от чая отказался и принялся разбирать заявления.

С этих пор он делил время, когда чувствовал себя сносно, между беседами с подателями заявлений и чтением рукописи Владимира Николаевича.