В гору на коньках

Никто никогда не слышал, чтобы Шейва Абент жаловалась на судьбу. Она вставала затемно, разжигала керосиновую лампу, разводила огонь и раскатывала тесто, напевая протяжные нигуны. В пять утра Аба Абент надевал тулуп, который он носил зимой и летом, запрягал худую лошадь, которая едва стояла на ногах, в скрипучую повозку, заставленную бидонами, укладывал в нее пироги и, не спеша, подбадривая кобылу, ехал к реке за водой. На общественной лестнице он стоял только выше неевреев-чернорабочих и меламеда.

Когда пришла советская власть, Аба Абент, как и большинство евреев, оказался без прав в новом обществе. Нехватка сырья привела к тому, что торговцам стало нечем торговать. Не с чего было месить пироги, да и кто мог их теперь купить? Аба Абент вместе с тысячами других людей остался без средств к существованию. Ему приходилось надрываться ради куска хлеба.

Два раза в неделю Шейва пекла черный каравай. Его сушили. Считалось, что чем черствее хлеб, тем меньше его съешь. Вдобавок, в 1922 году Абу объявили лишенцем, записав в торговцы. Аба Абент и его семья осталась без продовольственных карточек.

Аба Абент еженедельно ходил в «Допомогу», выпрашивая хоть какую-то работу. Ему помогали: копейкой, зерном, ношеной обувью. Так продолжалось до 36-ого года. Когда Сталин восстановил лишенцев в правах, Аба Абент пришел работать в эту «Допомогу». Он занял место буфетчика в трикотажной артели, его семья стала получать бесплатные обеды.

Хоть Аба Абент зарабатывал мало, в месяц редко получалось больше сорока рублей, он не унывал. Домашние вздохнули с облегчением. Расширили огород, завели корову и свиней. Теперь на завтрак у них была перловка и молоко, на обед борщ с кусочком селёдки, на ужин – хлеб и каша из кукурузной муки.

Аба Абент никак не мог взять в толк, почему советская власть так ненавидит его веру. Бывало, он подолгу сидел один в тишине, когда в канун Песаха или Рош-hа-Шана читал в газете об очередном собрании, где «трудящиеся выносили решение», что их праздники не те, что у «тёмных клерикалов», а пролетарские, и они будут к ним готовиться с пролетарским рвением.

«Большевики не правы, что так насели на все еврейское. Как могут седобородые евреи оскорблять Шаббат? Свадьба должна быть свадьбой, обрезание обрезанием, а иногда и помолиться не худо и кому это назло? Ленин – великий человек, но Моисей, Давид, Виленский гаон, что, уже ничего для евреев?» – говорил Аба Абент Шейве, когда вся семья собиралась возле радио и с глазами, выпученными как у птиц, внимательно слушала сообщения о ходе хлебозаготовок в Белоруссии.

Он не отказался от соблюдения кашрута, хоть и сохранял его весьма своеобразными способами. Так, на шаббат они готовили чолн со свининой и пекли халу в виде серпа и молота. Странно было видеть, как Аба Абент с развевающейся по ветру седой бородой идёт в первых рядах на демонстрации в честь Красной Армии и вместе со всеми увлеченно поет русские песни.

Со временем дела пошли настолько хорошо, что Аба стал подумывать, не возобновить ли ему прошлое ремесло. Он шел на нелегальный рынок, покупал картошку по тринадцать рублей за пуд и мешок муки за четыре рубля. Шейва снова месила свои пироги. По вечерам Аба осторожно пробирался во дворы, опасаясь пьяных и сторожевых собак, и стучался в дома, заискивающим голосом предлагая купить у него пироги. Главной мечтой Абы Абента было, чтобы его младший сын, Александр, поступил на тракторные курсы в Виннице.

Через несколько лет пришли немцы. Аба Абент сделал всё, чтобы сын уехал раньше, в начале июля, вместе с основным потоком эвакуированных в Среднюю Азию. «Смотри, не вздумай заболеть до тех пор, пока не попадешь на место, – сказал сыну Аба Абент, – Иначе помрешь в дороге, не успеешь и в училище поступить». Затем он запечатлел на его лбу прощальный поцелуй.

Мальчик залез на повозку, зарылся с головой в жесткое сено и покинул родной дом. Восьмилетнего Сашу вывезли тайком, спрятав в телеге под грудой ветоши.

В первые дни гестаповских арестов в окрестных селах было сметено пятнадцать тысяч человек. Старики Абент не дошли даже до грузовика, который должен был их отвезти к расстрельной яме. Абу застрелили точным выстрелом в висок. Шейве, кинувшейся на офицера, немецкий солдат раздробил череп мясным топориком.

Детей закапывали живыми, убивали на глазах у матерей, подбрасывали в воздух и стреляли на поражение, кололи штыками, бросали живыми в огонь. Александр Абент всего этого не видел. В это самое время он садился в поезд на станции Жмеринка, направлявшийся во Фрунзе. Он запомнил смерть, вшей, кровь и грязь, пока дребезжащий состав бесконечно медленно вёз его в далекую горную местность. На место назначения поезд прибыл лишь к зиме, и Сашу сразу определили в детский дом.