В гостях у Джейн Остин. Биография сквозь призму быта

В таком большом хозяйстве, как у Эдварда, прислуга постоянно менялась, что служило обильным источником сплетен, развлекавших всех соседей, в том числе Джейн. Одной горничной, несмотря на "чрезвычайное трудолюбие и чистоплотность", пришлось оставить место, потому что "она не могла ужиться с мужчинами из числа слуг. Она влюбилась в мужчину — и, похоже, потеряла голову". Личная жизнь слуг считалась ответственностью их работодателей. Например, миссис Дигвид из Стивентона "расстается и с Ханной, и со старой кухаркой; первая не отказывается от своего возлюбленного, мужчины с дурным нравом, а вторая виновна лишь в том, что всегда недовольна". Бедная Ханна — она лишилась работы из-за того, что хозяйка не одобряла ее возлюбленного!

С августа 1814 года Эдвард на протяжении двух лет сдавал главный дом поместья в аренду своему брату Фрэнку. Впоследствии жители деревни вспоминали, как "милый пес" по кличке Линк каждое утро "шел за молоком в Чотон-хаус вместе со слугой из коттеджа, Уильямом Литлвортом". Линк нес домой в зубах бидончик с молоком.

Этот Уильям Литлворт поступил на службу в Чотон-коттедж в возрасте двадцати одного года на должность слуги, о котором давно мечтали женщины из семьи Остин, и Джейн считала его "миловидным парнем, воспитанным и тихим и, похоже, подходящим". Он приходился кузеном Литлвортам из Стивентона, семье няньки, которая воспитывала маленькую Джейн. Как выразился ее племянник, Джейн снова оказалась "среди своих". Доставка молока из главного дома занимала не все время Уильяма Литлворта: он ухаживал за помощницей кухарки, Мэри Гудчайлд, на которой в конечном итоге женился.

Нередко Фанни и Джейн вместе проводили целый день в большом доме. "Тетя Джейн все утро была со мной… Мы с тетей Джейн провели чудесное утро… Тетя Джейн провела со мной утро и читала "Гордость и предубеждение", — такие записи постоянно встречаются в дневнике Фанни. Поэтому тем более удивительно, что по прошествии многих лет Фанни проявила явную холодность к Джейн, написав ужасное, снобистское письмо о тетке, с которой когда-то была так близка. Судя по сердечному тону сохранившихся писем Джейн к Фанни, поведение племянницы выглядит странным и гадким. Но предпосылки к этому можно обнаружить еще в 1810-х годах. Джейн гордилась коммерческим успехом своих книг, но в письмах к племяннице упоминала о нем лишь вскользь: "Поскольку ты слишком возвышенна, чтобы заботиться о деньгах, я не буду мучить тебя подробностями".

"Да, моя хорошая, — начинается печально известное письмо Фанни, — это чистая правда, что тетя Джейн по ряду причин была не такой утонченной, как следовало бы по ее таланту". Остины, по словам Фанни, "были небогаты, и люди, с которыми они главным образом общались, были отнюдь не тонкого воспитания, короче говоря — не более чем mediocres[70] и… в смысле утонченности стояли на том же уровне".

Здесь мы видим не только чистый, весьма прискорбный снобизм, но также конфликт поколений. Джейн Остин принадлежит к более грубой и свободной георгианской эпохе, тогда как ее племянница, прожившая достаточно долго и превратившаяся в чопорную викторианскую даму, отвергает манеры предшествующего поколения, в том числе любимой тети. Кроме того, письмо демонстрирует пропасть между двумя ветвями семьи, мостик через которую был перекинут только в тот момент, когда Эдварда отделили от братьев и сестер и пересадили на более плодородную почву Кента. Фанни называет мать своей приемной матери в Кенте "дражайшей бабушкой". Но родная бабушка, миссис Остин в Чотоне, никогда не удостаивалась подобных ласковых слов. После смерти Джейн две ветви семьи, из Хэмпшира и Кента, Остины и Найты, будут бороться за контроль над памятью Джейн и ее наследием. Но разногласия начались еще при ее жизни.

В коттедже жизнь была скучной, заполненной домашними делами. "Это была очень тихая жизнь, в согласии с нашими идеями, — писала племянница, — но все очень много читали". Этим все сказано. Возможно, Джейн и Кассандра ограничили свою светскую жизнь просто потому, что устали от необходимости притворяться. Писательница Мэри Берри, которой в 1823 году исполнилось шестьдесят, вспоминала свои чувства, когда ей было двадцать один: "Как я тогда жалела, что родилась женщиной и лишена жизни и положения, которые, будучи мужчиной, я могла бы иметь в этом мире! Но теперь я успокоилась и смирилась, и больше ничего об этом не скажу".

В письмах Джейн появились элегические нотки. "Сколько перемен ты, должно быть, увидела в Бате", — писала она Марте, которая поехала туда в гости, — и сколько людей и событий, должно быть, прошли перед тобой!" По мере того как она становилась старше, в ее письмах все чаще проступала жалость к старым девам, вдовам и другим нуждающимся. "Возможно, — как-то заметила она, — в похожих обстоятельствах я тоже оказалась бы без друзей".