С трудом разжав ее объятия, я вскочил на коня и, не оборачиваясь, галопом рванул вперед, отсчитывая версты прощания с моей неожиданно пришедшей любовью. Так летел я, не разбирая дороги, гоня прочь мысли о том, чтобы развернуться обратно и забрать ее с собой. Эта борьба с самим собой забирала оставшиеся силы и выматывала больше, чем что – либо другое. Постепенно я успокоился, остановил коня и, бросившись в траву, закрыл лицо руками. Конь хрипло дышал, роняя хлопья пены на землю, и укоризненно косился на меня. Я встал, взял его под узду и повел тихонько, одновременно ища место, где устроиться на ночлег, так как начало темнеть. Выбрав удобное, на мой взгляд, место, я расседлал коня и, привязав арканом, лег спать, держа один конец веревки в своей руке.
Ночь прошла спокойно, пару раз кое-где подвывали волки да пугал своим криком филин, вышедший на охоту. Утром я уже был в седле и продолжил свой путь. Мне понадобилась пара суток, чтобы доехать туда, где стали появляться первые признаки жизни: то след от телеги, то конский помет, то всадник мелькнет где-то вдалеке. Наконец, впереди мелькнула широкая лента Днепра, и я выехал на тракт, ведущий к переправе. Выстояв очередь, я взошел на деревянный паром, который доставил меня на противоположный берег. Отсюда я добрался до казацкой переправы на Сечь. Заплатив пошлину, я вместе с конем был высажен на острове. Не торопясь, поехал в свой курень, по пути отвечая на приветствия знакомых. И вот показались деревянные ворота. Часовые, узнав меня, раскрыли их, впустив вовнутрь. Атамана на месте не оказалось, и я, доложив писарю о своем прибытии, отправился в курень. Получилось так, что я попал туда к обеду. Все собрались возле котла, получая свою порцию наваристой ухи. Увидев меня, многие бросились ко мне с приветствиями, которые сопровождались дружескими тумаками. Я отбивался, как мог, стараясь побыстрее добраться до вкусно пахнущего котла, и когда получил свою порцию, то замер от удовольствия, так как почти два дня не ел ничего. Однако в полной мере насладиться едой мне не дали. Едва я начал есть, как прибежал один из писарей и сказал, что меня требует атаман. Быстро проглотив горячую юшку, я отправился за ним.
Атаман встретил меня, лукаво улыбаясь:
– Ну что там с тобой сотворили папские нунции, не перетащили ли тебя на свою сторону, залив елеем твою душу?
Право, я опешил от такой встречи и, набравшись решимости, ответил:
– Если атаман так считает, то мне не о чем тут разговаривать, не за этим меня посылали!
– Ну не сердись, не гневайся, я так, по-отечески, видать, не сладко тебе там пришлось.
– Да уж по головке не гладили, но разрешили пользоваться библиотекой, что было для меня большим благом.
– Ну что ж, давай, рассказывай.
И он, приготовившись слушать, закурил свою любимую трубку, затягиваясь пахучим турецким табаком.
И я в деталях рассказал ему о своей жизни в Ватикане, о своих исканиях и своих сомнениях. Он молча слушал, попыхивая трубкой, да в отдельные моменты теребил рукой свои седые волосы, словно вытряхивая оттуда какие-то ненужные мысли. Когда я закончил, он спросил:
– Так значит нет там такой книги о нашем народе?
– Нет, атаман, такой книги нет. В некоторых изданиях немного упоминается об этом, но как-то вскользь, между прочим. А в принципе многие хотят нас привлечь на свою сторону, чтобы мы добывали для них славу и новые земли. И, как я понял, их нунций тоже среди них, поэтому так и обхаживает нас.
– Ну ладно, утро вечера мудренее, главное, что ты, как я вижу, ума набрался и вернулся живой и здоровый. Ну иди отдыхай, а я тут посижу, подумаю.