В гостях у сказки Александра Роу

Там же, в Алма-Ате, я впервые снялась в кино. Во время войны создавались боевые киносборники. Козинцев и Трауберг сделали сюжет «Юный Фриц» с Михаилом Жаровым в главной роли. Я играла начальницу женского отделения Гестапо, невесту Фрица. Мне нарисовали огромный синяк под глазом, затянули картуз ремнем, и мы с Жаровым танцевали вальс.

* * *

Эйзенштейн продолжал заниматься с остатками режиссерского курса и одновременно приступал к съемкам «Ивана Грозного».

Студенты были голодные, разутые-раздетые. Естественно, Эйзенштейн не возражал, чтобы они снимались в массовках, так что мое общение с ним продолжалось. Надо ли говорить, как мы все следили за его гениальной работой в павильоне. В то же время, работая на своем факультете над отрывком из «Ромео и Джульетты» в роли Кормилицы, я сорвала голос. Надо было срочно лечиться, доставать горячее молоко и инжир. Денег нет. Решилась обратиться к Сергею Михайловичу. Пришла в павильон: он сидит и что-то темпераментно объясняет какому-то актеру. Я нагнулась к его уху и тихо попросила денег на лечение горла. Ноль внимания. Ну, думаю, бесполезно, он весь в работе. Я угрюмо повернулась и пошла прочь. Вдруг слышу окрик: «Кралевна! Кралевна!» Оборачиваюсь — меня догоняет его помощник Борис Свешников и сует деньги от Сергея Михайловича: «Как он сказал, на горло». Со временем выяснилось, что за помощью к нему обращались многие.

Вспоминаются и курьезные случаи. Дело в том, что хлеба, который выдавался по карточкам, ни одному студенту не хватало. Тогда студенты-художники стали рисовать фальшивые талоны. Но как они потрясающе это делали! Отличить от оригинала было почти невозможно. И все-таки один из них попался. Его забрали в милицию. Ребята-художники кинулись к Эйзенштейну с просьбой выручить товарища. У Сергея Михайловича не было ни минуты времени, тем не менее, он на уговоры поддался. Потащили его к начальнику отделения милиции, которому режиссер спокойно заявил: «Если вы не отпустите этого человека, погибнет все советское киноискусство. Он самый талантливый». — Да? А вы кто же будете? — Я Эйзенштейн. — Ясно. Больше вопросов не имею.

В конце 1944-го в Москве я заканчивала ВГИК. На дипломный экзамен по актерскому мастерству пришел Сергей Михайлович и занял председательствующее кресло: «Где тут моя Кралевна? Я ее принимал, я ее и выпущу», — сказал он. Посмотрел отрывок из Чехова, снятый на пленку Кулешовым, поставил пятерку и подписал мой диплом. Так я стала единственной актрисой кино с подписью Эйзенштейна в дипломе.

Если во мне есть что-то творческое — а оно, наверное, есть — то этим, прежде всего, я обязана ему.

* * *

Дальше началась целая эпопея, связанная с поступлением в Театр-студию киноактера, не меньшая, чем поступление во ВГИК.

В июне 1945 года нам объявили, что Михаил Ильич Ромм начинает туда прием, и, не взирая на звания, положение и общественную работу, всем надо показываться и заново держать экзамен. Комиссия: Бабочкин, Ромм, Дикий, Плотников. Из восьми выпускников актерского факультета было принято человек пять. И театральные артисты «с именами» приходили — все держали экзамен. Но, несмотря на такие испытания, основная масса студийцев потом сидела без работы.

Все дело в том, что в послевоенный период кинопроизводство было почти на нуле. Ромм снимал Кузьмину, Александров — Орлову, Пырьев — Ладынину. Штат набрали большой, и, конечно, живые творческие люди, мы ждали, что когда-нибудь кому-нибудь станем нужны. Ну, были съемки в «Сталинградской битве» — Владимир Петров дал мне эпизод санитарки.

Вернулась — все ходят, слоняются, никто не занят. Творческие силы пропадают, возраст уходит…

Наметилось официальное открытие Театра-студии киноактера. Борис Андреевич Бабочкин подготовил спектакль Михаила Светлова «Брандербургские ворота». Но, опять же, были заняты человек десять: Иван Переверзев, Николай Крючков, Александра Данилова… Остальные были вновь не востребованы.

Каждое утро мы приходили в театр к 11 утра, слонялись по коридорам. А не придешь — отметка, с зарплаты снимают. И в один прекрасный день я иду по известному коридорчику, где 31-я репетиционная комната, глянула на доску приказов, смотрю — объявленьице, причем какое-то самодеятельное, на листочке из школьной тетради в клеточку. Написано: «Товарищи артисты! Свободных от производства, желающих заняться веселым творчеством, прошу явиться такого-то числа к такому-то часу в 31-ю репетиционную комнату. Виктор Драгунский».