В гостях у турок

Продавецъ улыбнулся, покачалъ головой и заговорилъ что-то по турецки.

— Онъ проситъ, дюша мой, подождать торговаться, пока угощеніе не принесутъ, — перевелъ Карапетъ.

— Какое угощеніе? — спросила Глафира Семеновна.

— Кофе принесутъ. Онъ учтивый человѣкъ и хочетъ показать вамъ учтивость, дюша мой.

И точно. Сейчасъ-же влетѣлъ въ лавку запыхавшійся мальчикъ съ подносомъ, на которомъ стояли четыре чашки чернаго кофе, и поставилъ подносъ на прилавокъ. Торговецъ сталъ предлагать жестами выпить кофе. Супруги благодарили и взяли по чашечкѣ.

— Не подмѣшалъ-ли чего сюда малецъ-то? проговорила Глафира Семеновна.

— Ну, вотъ еще! Съ какой-же стати? возразилъ Николай Ивановичъ. — А только этимъ угощеніемъ онъ насъ какъ-то обезоруживаетъ торговаться.

Карапетъ, услыша эти слова, махнулъ рукой.

— Фуй! — сказалъ онъ. — Торгуйся, дюша мой, сколько хочешь. Турки это любятъ.

— Такъ сколько-же, почтенный, послѣдняя-то цѣна? — спросилъ Николай Ивановичъ. — Я надавалъ триста піастровъ.

Турокъ что-то отвѣтилъ. Армянинъ перевелъ:

— Шестьсотъ его послѣдняя цѣна. Онъ говоритъ, что это старинный коверъ и былъ когда-то во дворцѣ султана Мурата.

— Ну, триста пятьдесятъ. Учъ-юзъ и эхли… — сказалъ Николай Ивановичъ, прихлебывая кофе.

— Много прибавляешь, много прибавляешь, дюша мой, — замѣтилъ ему Карапетъ:- Алтнышъ.

Торговецъ махнулъ рукой и прибавилъ:

— Бешьюзъ.

— Бешьюзъ — это пятьсотъ. На пятьсотъ ужъ спустилъ. Все-таки, дорого. Учъ-юзъ.

— Дертъ-юзъ… Саксонъ.

— Четыреста восемьдесятъ, — перевелъ армянинъ. — Коверъ хорошій, очень хорошій. Давай, эфендимъ, сразу четыреста и уходи. Онъ отдастъ. — Дертъ-юзъ… — объявилъ онъ турку, допилъ чашку кофе и сталъ вылизывать изъ нея языкомъ гущу.

Супруги начали уходить изъ лавки, турокъ испугался и закричалъ по-турецки, что отдастъ за четыреста тридцать піастровъ.

— Ни копѣйки больше! — покачалъ головой Николай Ивановичъ.

Купецъ выскочилъ изъ-за прилавка и сталъ махать руками, прося супруговъ остановиться. Компанія остановилась. Турокъ довольно долго говорилъ по-турецки, очевидно, расхваливая коверъ и прося прибавки.

— Онъ, дюша мой, проситъ десять піастра прибавки на баня, — перевелъ Карапетъ. — Дай ему еще пять піастры.

— Бешь! — крикнулъ Николай Ивановичъ и растопыралъ пять пальцевъ руки.

Турокъ схватилъ коверъ, подбѣжалъ съ Николаю Ивановичу и набросилъ ему его на плечо.

Коверъ былъ купленъ. Супруги начали расчитываться. Появились еще четыре чашки кофе. Купецъ сталъ показывать шитыя шелкомъ атласныя салфетки, подушки, шитыя золотомъ по бархату, вытащилъ изъ-подъ прилавка громадный азіатскій кремневый пистолетъ.

У Глафиры Семеновны разбѣжались глаза на вышивки и она присѣла къ прилавку ихъ разсматривать.

LXXXV

Наступилъ третій день пребыванія супруговъ Ивановыхъ у армянина Карапета. Николай Ивановичъ проснулся прежде своей жены, проснулся довольно рано и съ головной болью. Съ вечера, за ужиномъ, онъ, какъ говорится, урѣзалъ изрядную муху съ Карапетомъ. Карапетъ принесъ къ ужину полуведерный глиняный кувшинъ мѣстнаго бѣлаго вина, увѣряя, что это такое легкое бѣлое вино, что уподобляется русскому квасу. Супруги пригласили Карапета ужинать вмѣстѣ съ ними. Онъ былъ очень доволенъ, остался, самъ приготовилъ какой-то особенный шашлыкъ и въ концѣ концовъ Николай Ивановичъ вмѣстѣ съ нимъ выпили весь кувшинъ вина, не взирая на всѣ протесты Глафиры Семеновны. Бѣлое мѣстное вино оказалось, однако, далеко не квасомъ. Когда половина кувшина было выпита, Николай Ивановичъ началъ дурачиться: навилъ себѣ на голову чалму изъ азіатской шелковой матеріи, купленной на Базарѣ въ Стамбулѣ, надѣлъ черногорскій широкій поясъ, пріобрѣтенный тамъ-же, и, заткнувъ за поясъ третью покупку — старинный пи столетъ со сломаннымъ кремневымъ куркомъ, закурилъ кальянъ и сѣлъ вмѣстѣ съ армяниномъ на коверъ, на полъ, чтобы продолжать пить по-турецки. Когда-же кувшинъ съ виномъ они кончили, армянинъ сталъ тащить Николая Ивановича въ Галату въ кафе-шантанъ, гдѣ обѣщался ему показать какихъ-то черноглазыхъ «штучекъ». Глафира Семеновна разсердилась, вспылила и выгнала армянина, а Николай Ивановичъ, совсѣмъ уже пьяный, свалился на софу и уснулъ въ чемъ былъ, то есть въ чалмѣ, въ черногорскомъ поясѣ и съ стариннымъ азіатскимъ пистолетомъ за поясомъ.

Проснувшись подъ утро, Николай Ивановичъ устыдился своего костюма, сбросилъ съ себя все, раздѣлся, легъ спать, но ему ужъ не спалось. Голова трещала, во рту было сухо, хотѣлось пить, а пить былъ нечего. Онъ началъ ѣсть оставшіеся съ вечера апельсины. Съѣлъ два, но убоялся разстройства желудка и остановился. Внизу въ армянской мясной лавкѣ уже были вставши. Слышались голоса. Можно было-бы велѣть поставить самоваръ и пить чай, но это значило-бы разбудить Глафиру Семеновну, которая спала сладкимъ утреннимъ сномъ. Николай Ивановичъ опять всталъ, потихоньку одѣлся и сталъ разсматривать вчерашнія покупки: трубки, кальянъ, шитыя золотомъ по бархату и атласу салфетки, шитый золотомъ сафьянный товаръ для туфель и раскладывалъ все это на столѣ.

Вдругъ сзади его послышались слова: