В гостях у турок

— Можно, можно, эфендимъ. Ретуръ-былетъ это называется. А только и хитраго ты человѣкъ, дюша мой, эфендимъ, на счетъ своя жена! — похлопалъ армянинъ своего спутника по плечу и толкнулъ его въ бокъ. — Говорятъ, армянинъ хитраго человѣкъ, хитрѣе жида. Нѣтъ, дюша мой, ты хитрѣе армянина.

— Какое! Это я только насчетъ жены, да и то она всегда верхъ беретъ, — далъ отвѣтъ Николай Ивановичъ.

Только за воротами кладбища успѣли они нагнать Глафиру Семеновну. Потъ съ нихъ струился градомъ. Отъ потоковъ его пыльныя лица ихъ сдѣлались полосатыми, какъ голова у зебра. Глафира Семеновна чуть не плакала отъ злости.

— Ага, пьяницы! Наконецъ-то вы оторвались отъ вашей кабацкой соски! — встрѣтила она мужчинъ,

— Да какое-же тутъ пьянство, душечка, возразилъ мужъ. — Просто выпили пуншику на легкомъ воздухѣ при благоуханіи кипариса.

— Однако, вы меня надули. Два раза надули! Нѣтъ, ужъ больше не надуете. Теперь домой и никуда больше.

— Да конечно-же, домой, ангельчикъ. Куда-же больше? Проѣдемъ черезъ Босфоръ и домой.

— Нѣтъ, совсѣмъ домой. Прямо въ Россію домой… Въ Петербургъ домой… Вонъ изъ этого пьянаго города! — кричала Глафира Семеновна.

— Да развѣ мы пьяны, мадамъ, дюша мой? — началъ армянинъ, пуча глаза.

— Еще-бы нѣтъ! Совсѣмъ пьяны. Развѣ сталъ-бы трезвый мужъ при своей женѣ проходящихъ мимо турчанокъ за платья хватать. Да и вы тоже пьяная морда.

— Позволь, дюша мой, мадамъ… Это были не турчанки, а двѣ армянки. И тронулъ ихъ за платьевъ я, а не мужъ твой.

— Вотъ нахалъ-то! А это лучше, что-ли, что вы армянокъ дернули? Но я видѣла, что и Николай… И при этомъ какіе взгляды!

— Другъ мой, Глашенька, ты ошиблась, котеночекъ… — миндально скосивъ глаза на жену, проговорилъ Николай Ивановичъ и при этомъ взялъ ее за локоть и тронулъ за талію.

— Прочь! Чего лѣзешь! Ты забываешь, что ты на улицѣ! взвизгнула Глафира Семеновна и сбила у мужа зонтикомъ шапку.

Проходившій мимо турокъ въ курткѣ и фескѣ, видѣвшій эту сцену, остановился и сказалъ что-то по-турецки. Карапетъ откликнулся ему тоже по-турецки и сказалъ Глафирѣ Семеновнѣ:

— Вотъ турецкаго мусью говоритъ, барыня, что ты отъ мужа учена мало.

— О, я и турецкому мусьѣ феску сшибу, пусть только тронетъ меня!

Переругиваясь такимъ образомъ, компанія подошла къ пристани. Пароходъ еще не подходилъ. На пароходной пристани было много ожидающаго народа, и Глафира Семеновна присмирѣла. Мужъ и армянинъ покуривали папироски. Армянинъ подмигнулъ Николаю Ивановичу и шепнулъ:

— Теперь самаго лучшаго, эфендимъ — турецки мастики выпить и съ кислы маринадъ изъ морковки закусить.

— Выпьемъ. Дай срокъ на пароходъ сѣсть… — тихо отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

Но вотъ показался пароходъ, плывущій отъ европейскаго берега, и публика засуетилась. Среди ожидающихъ пароходъ закутанныхъ турчанокъ у одной изъ нихъ былъ завернутъ въ пестрый бумажный платокъ довольно объемистый камень. Обстоятельство это не уклонилось отъ наблюденія Карапета, онъ подошелъ съ Глафирѣ Семеновнѣ и, указывая на камень, сказалъ ей:

— Знаешь, дюша мой, мадамъ, какое дѣйствіе этого камень имѣетъ?

Все еще злившаяся Глафира Семеновна покосилась на камень и ничего не отвѣтила. Карапетъ продолжалъ:

— Этого камень ей шейхъ отъ дервишъ далъ. Этого камень святой. У этого турчанки теперь дѣтей нѣтъ, а черезъ камень будетъ. Этого камень изъ Мекка.

Глафира Семеновна отвернулась, опять не проронивъ ни слова.

Пароходъ присталъ къ пристани, и публика хлынула на него. Еще двѣ-три минуты и онъ отвалилъ отъ берега, направляясь къ Черному морю. Николай Ивановичъ въ сопровожденіи супруги и Карапета поднялись на верхнюю палубу и стояли на ней, смотря на удаляющееся отъ нихъ живописное мѣстечко. Погода была тихая, ясная.

— Прощай, Скутари! — воскликнулъ Николай Ивановичъ нетвердымъ языкомъ, снялъ съ головы шапку и махнулъ ей.

— Тьфу! Пьяное мѣсто! — плюнула жена и отвернулась.

— Прощай, матушка Азія! — повторилъ свой возгласъ мужъ и опять махнулъ шапкой.

— Не кланяйся, дюша мой, эфендимъ. Еще пять, шесть разъ будемъ сегодня къ Азіятскій берегъ подходить, остановилъ его Карапетъ.

— Какъ такъ? — удивился тотъ.

— Пока до Чернаго моря доѣдемъ, пять, шесть пристани на Европейскаго берегъ есть, да пять, шесть на Азіятскаго. Много разъ, дюша мой, съ своя Азія увидишься:

Глафира Семеновна прислушивалась къ ихъ разговору, но не поняла, въ чемъ дѣло. Она думала, что она ѣдетъ въ Константинополь, и видѣла, что пароходъ направляется къ европейскому берегу.

И вотъ пароходъ присталъ уже къ пристани европейскаго берега.

— Слава Богу! Наконецъ-то вернулись въ Константиноноль, — говорила Глафира Семеновна и начала спускаться съ верхней палубы, прибавляя:- И ужъ сегодня я изъ квартиры ни ногой. Буду укладываться, чтобы завтра уѣхать было можно.

— Глаша! Глаша! Постой! — остановилъ ее мужъ. — Это не Константинополь, а другая пристань.

— Какъ другая пристань? — вскинула она на мужа удивленные глаза.

— Это пристань Ортакей, мадамъ-сударыня, — досказалъ ей армянинъ. — Вонъ по-французскому вмѣстѣ съ турецкимъ и написано на пристани, что Ортакей, — прибавилъ онъ. — Тутъ жиды живутъ.