В гостях у турок

Карапетъ позвонилъ въ электрическій звонокъ, ведущій съ палубы въ буфетъ, и передъ самой пристанью Ени-Махале, какъ изъ земли выросъ буфетный слуга съ рюмками мастики. Николай Ивановичъ схватилъ рюмку и воскликнулъ, обратясь къ берегу:

— Привѣтъ Европѣ!

Но только что онъ успѣлъ выпить содержимое, какъ сзади его раздался пронзительный крикъ Глафиры Семеновны: «Охъ охъ! Умираю…» Николай Ивановичъ обернулся и увидалъ жену откинувшеюся на спинку скамейки съ склоненной на бокъ головой.

— Здравствуйте! Обморокъ! Карапеша, бѣги за водой, — проговорилъ онъ и подскочилъ къ женѣ, спрашивая:- Глашенька! Что съ тобой! Съ чего ты?..

— Прочь поди, прочь, мерзавецъ, пьяница… — шептала она.

Николай Ивановичъ откинулъ съ лица ея вуаль. Лицо было блѣдно и глаза были закрыты. Онъ вытащилъ изъ кармана платокъ и сталъ махать ей въ лицо. Но тутъ къ нему бросился евнухъ, заговорилъ что-то по-турецки, опустилъ руку въ широчайшій карманъ халата, вытащилъ оттуда флаконъ, открылъ его и сталъ совать въ носъ Глафирѣ Семеновнѣ. Прибѣжалъ Карапетъ съ горшкомъ воды, стоялъ около Глафиры Семеновны и спрашивалъ Николая Ивановича:

— На голова ей лить, дюша мой?

— Что ты! Что ты! Шляпку испортишь! Новая шляпка… Въ Вѣнѣ куплена! — закричалъ на него тотъ. — И зачѣмъ ты съ такимъ большущимъ горшкомъ? Ты ей попить принеси.

Евнухъ запросто оттолкнулъ армянина отъ Глафиры Семеновны, грозно проговоривъ ему что-то по-турецки, и сѣлъ рядомъ съ ней, держа флаконъ около ея лица.

Карапетъ не обидѣлся и, улыбаясь, проговорилъ:

— О, они своего дамскаго дѣла хорошо знаютъ! Оставь его, эфендимъ, — обратился онъ къ Николаю Ивановичу. — Этого господинъ обученъ для дамски дѣловъ.

И точно. Вскорѣ Глафира Семеновна открыла глаза и, увидавъ евнуха, не отшатнулась отъ него, а тихо сказала ему:

— Мерси, мосье…

Евнухъ говорилъ что-то по-турецки, упоминалъ слово «корсетъ» и протягивалъ руки къ ея таліи.

— Корсетъ хочетъ твоей барыня растегнуть, — перевелъ Карапетъ.

— Не надо, не надо! Нѣтъ, не надо! — замахала руками Глафира Семеновна.

Евнухъ улыбался ей и продолжалъ говорить по-турецки. Карапетъ опять перевелъ:

— Онъ говоритъ, что ей надо идти въ сервисъ-гаремъ и полежать на диванѣ.

Глафира Семеновна поднялась со скамейки и стала оправляться. Евнухъ показывалъ ей руками внизъ и приглашалъ идти за собой. Она ласково кивнула евнуху и опять сказала: «мерси», потомъ двинулась по направленію къ лѣстницѣ и, проходя мимо мужа, скосила на него глаза и пробормотала:

— Пьяная скотина!

— Да ужъ слышали, слышали, душечка, — кротко отвѣчалъ тотъ.

Она стала спускаться съ лѣстницы. Евнухъ слѣдовалъ за ней.

— Скажи на милость, какой кавалеръ выискался! проговорилъ Николай Ивановичъ, — Кто-бы могъ подумать, что жена попадетъ подъ покровительство евнуха!

— О, они эти человѣки всякаго даму такъ тонко знаютъ, такъ тонко, что даже удивительно, дюша мой! — отвѣчалъ Карапетъ и чмокнулъ свои пальцы.

— Непремѣнно напишу объ этомъ происшествіи Василію Кузьмичу, рѣшилъ Николай Ивановичъ. — Евнухъ и Глаша! Вотъ происшествіе-то!

Онъ спустился внизъ за евнухомъ и вскорѣ вернулся вмѣстѣ съ нимъ на верхнюю палубу.

— Отправили въ гаремное отдѣленіе. Она тамъ вылежится, — сообщилъ онъ Карапету, схватилъ евнуха за обѣ руки и сталъ его благодарить:- Мерси, мосье Ага, мерси… Шакюръ…

Евнухъ улыбался и учащенно кивалъ головой, какъ китайская кукла.

— Выпить ему съ нами предложить нельзя-ли? — спросилъ Николай Ивановичъ Карапета и прибавилъ:- Переведи ему по-турецки. Скажи, что за Азію пьемъ.

Карапетъ перевелъ и отвѣтилъ:

— Благодаритъ. Не хочетъ.

Евнухъ кланялся и прикладывалъ ладонь руки къ чалмѣ и къ сердцу.

— Вздоръ! Выпьетъ, рѣшилъ Николай Ивановичъ и сказалъ Карапету:- Заказывай три рюмки коньяку. Теперь Азію Европа будетъ чествовать. Ни разу съ евнухомъ не пилъ, а тутъ такой хорошій случай…

Карапетъ нажалъ кнопку и далъ звонокъ въ буфетъ.

XCV

Явившемуся слугѣ были заказаны опять три рюмки коньяку. Тотъ скалилъ зубы и улыбался.

— Закажи, дюша мой, для евнухъ лучше лимоннаго вода съ вареньемъ. Онъ лимоннаго вода будетъ лучше пить, — посовѣтовалъ Карапетъ Николаю Ивановичу.

— Лимонадъ? Отлично. Тогда и мы на лимонадъ съ коньякомъ перейдемъ, — отвѣчалъ тотъ. — Заказывай, заказывай… Да пусть ужъ кабакджи-то твой полъ бутылки коньяку принесетъ. Такъ выгоднѣе будетъ, оптомъ всегда дешевле. А супруга — тю-тю… Въ гаремъ спроважена. Опасаться теперь некого… — махнулъ онъ рукой и улыбнулся пьяной улыбкой, фыркнувъ носомъ.

Подъѣзжали къ Канледже, послѣдней пароходной пристани на азіатскомъ берегу Босфора. Вдали синѣлъ темнымъ пятномъ выходъ въ Черное море. Около прохода высились на утесахъ внушительныя турецкія укрѣпленія. Карапетъ тотчасъ-же указалъ и на проходъ, и на укрѣпленія Николаю Ивановичу.

— Видишь, дюша мой? Это вашего руски Чернаго море.

— Вижу, вижу! Матушка, Русь православная! восторгалъ тотъ. — Вотъ надо-бы передъ Чернымъ-то моремъ русской водочки выпить, да вѣдь здѣсь ее на пароходѣ достать нельзя…

— Нельзя, нельзя. Да ты, эфендимъ, не туда смотришь.

— Какъ не туда? Я въ лучшемъ видѣ все вижу.