В грозный час

Бомбы сыпались густо. И в основном — на деревню. Запылали брошенные населенные дома, некоторые из них буквально разметало от прямых попаданий. Тяжело видеть гибель человека, но и уничтожение человеческого жилья, утверждаю, видеть не легче. У Резвана Магомедова, сидевшего рядом, свело скулы, в горящих глазах — ярость и боль.

— Бешеные собаки! — выдавил он из себя. — Деревню-то, деревню за что?! Куда люди будут возвращаться?

Когда самолеты, отбомбившись, улетели, меня вызвал по рации Коган.

— Нам повезло, — сказал он, — прямых попаданий нет.

— А тылы?

— Там, наверно, хуже.

Его опасения позднее подтвердились: тылы батальона действительно сильно пострадали от бомбежки.

Мы хотели было покинуть машины, но с запада снова появились бомбардировщики. Опять свист бомб, взрывы… И едва вторая волна «юнкерсов» отбомбилась, как на шоссе показались танки и пехота противника.

Фашисты двигались осторожно. Огонь открыли еще издали. Но снаряды ложились с большим недолетом. Судя по всему, противник просто пытался спровоцировать нас на ответную стрельбу и тем самым выведать наши огневые возможности. Но мы до поры не обнаруживали себя. Подпускали врага ближе. Еще ближе…

— Огонь!

В прицеле уже давно маячила черная коробка угловатого T-IV. Снаряд в казеннике. Резван Магомедов наготове держит в руках второй. Он опять — в который уж раз! — за заряжающего. Механик-водитель тоже перебрался в башню. Ведь танк вкопан, вести его некуда.

С места стрелять гораздо легче, чем с ходу. Точно вижу: наш снаряд вонзается в фашистский танк. Тот загорается. Появляются дымки и еще над несколькими вражескими танками. Запылали две автомашины с пехотой. На автостраде — затор. Не теряя времени, посылаем в эту гущу снаряд за снарядом. В танке становится нестерпимо жарко, от порохового дыма режет глаза. Магомедов кричит:

— По бортам бейте, товарищ комиссар! По бортам…

— Знаю.

Но вот первые минуты смятения у противника проходят. Гитлеровцы разворачивают противотанковые орудия. Их танки расползлись от автострады влево и вправо, намереваясь, видимо, обойти батальон с флангов. За ними густо идет пехота. Она накапливается и у сарайчиков, стоящих вдоль шоссе. Вот сейчас бы ударить по этим сарайчикам! Но танки опаснее. Поэтому весь свой огонь сосредоточиваем на них.

Нам удается отразить первый натиск врага. Но к противнику подходят новые танки и пехота. Он повторяет атаку.

Вняв настойчивым просьбам Магомедова, уступаю ему место у прицела. А сам, перебравшись на командирское сиденье, подключаюсь к рации. Слышу в наушниках голос комбата:

— Стрелять только по танкам. Боеприпасы беречь.

Фашисты усиливают огонь. Снаряды рвутся теперь уже довольно близко от нашего танка. Вижу, как несколько T-IV упорно стараются выйти из-под фронтального огня, обогнуть Крутицы, ударить нам во фланг и тыл.

Вызываю Когана, сообщаю о своих наблюдениях.

— Вижу, комиссар, — отвечает тот. — Все вижу.

Он тут же приказывает старшему лейтенанту Малинину усилить огонь по отошедшим от автострады танкам. Потом вызывает младшего лейтенанта Ляшенко:

— Бей по шоссе! Не давай им приблизиться.

Слышу в наушниках:

— «Волна», я — «Урал», доложите обстановку. Немедленно доложите обстановку.

Голос так искажен эфирными помехами, что даже трудно понять, кому он принадлежит. Но если судить по позывному, то командиру полка.

— Докладываю! — кричит Коган. — Отражаю непрерывные атаки противника. Около пятнадцати танков и до батальона пехоты. Но подходят еще. Держимся…

Да, держимся. Вон слева от автострады, на желтом холодном поле, горят два вражеских танка. Справа, среди низкорослого кустарника, чадят еще три. Непосредственно на шоссе застыли сразу пять фашистских T-IV.

Держимся.

И все-таки не мешало бы и нам оказать какую-нибудь помощь. Хотя бы взвод ПТО… Ведь подполковник Горношевич обещал.

Только подумал об этом, как услышал чей-то настойчивый стук снаружи. Осторожно приоткрываю люк и вижу: незнакомый лейтенант колотит изо всех сил железкой по броне. Увидев меня, закричал:

— Позарылись тут, как кроты, никого не найдешь! Где ваш комбат? На подмогу прибыл со своей артиллерией. — И только потом представился: — Лейтенант Бугай, командир батареи.

— Вот это здорово! Целая батарея!

Но лейтенант тут же поспешил внести ясность:

— Батарея не в полном составе…

— И на том спасибо! — кричу ему. — Скорей занимай позицию…

— Позиция занята, — невозмутимо отвечает лейтенант и снова спрашивает: — Где комбат?

— Я комиссар батальона. Слушай приказ: немедленно открыть огонь по противнику!

— Так бы сразу и сказали, что комиссар, — переходит на «вы» лейтенант и, выбравшись из окопа, бежит вдоль опушки рощицы в сторону шоссе. Через несколько минут там одно за другим загремели 57-миллиметровые противотанковые орудия.

* * *