В гвардейской семье

глаза утратили вдруг остроту. Разворачиваю нехитрый «конверт» — и сразу узнаю отцовский почерк. Ну, конечно же, — это его рука, это его мелкие фиолетовые буквы. Затаив дыхание, быстро пробегаю глазами

текст: все ли живы-здоровы? Как мать, сестренка?.. Вздохнул облегченно: живы! Но то, что отец сообщал

— пусть и скупо, отрывочно, — не могло не встревожить душу: мои родители пытались всей семьей

эвакуироваться, [88] да под Ворошиловградом гитлеровцы отрезали путь на восток. Решили

возвращаться в Изюм. Измучились, изголодались, натерпелись бед, пока домой добрались. А потом

хватили немало лиха от оккупантов...

Всей эскадрильей читали мы это письмо. Затем я вновь и вновь перечитывал его, и мысли уносили меня

в родной город, на берег Донца.

«...Теперь, сынок, все ужасы позади. Жизнь у нас потихоньку налаживается, хотя все приходится

начинать сначала, — писал отец. — А тебе наш с матерью наказ: бей врага сильнее, гони супостата с

нашей земли! Слышишь, сынку!..»

И я шептал:

— Слышу, отец! Слышу!

А в сердце пылал огонь ненависти к врагу. .

* * *

...Нелегко давалась нам победа над фашистами у «восточных ворот» Крыма. Фашисты упорно

сопротивлялись, и нам приходилось непрерывно штурмовать передний край, помогать наземным войскам

прорывать оборону немцев.

С утра и до вечера гудят над полем боя самолеты. С утра и до вечера не даем противнику покоя.

Только что вернулся с боевого задания, а штурмовик готовят к новому вылету; группу поведет

заместитель командира полка гвардии капитан Филимонов.

Иду справа от него — крыло в крыло. До цели осталось лететь всего минуту. Появление краснозвездных

самолетов в этом районе — полная неожиданность для вражеских зенитчиков, и они начали обстреливать

нас с опозданием. Но огонь не причиняет нам вреда: снаряды рвутся выше. А мы уже идем в атаку. Земля

все ближе и ближе. Противник хоть и замаскировал свои орудия, но мы все же сумели разглядеть

артиллерийские позиции фашистов. Вслед за ведущим нажимаю кнопку бомбосбрасывателя — и часть

бомб летит вниз.

Нам навстречу несутся трассы «эрликонов». Огненные шарики мелькают слева и справа. И вдруг

блеснули вспышки у левого крыла моего «ильюшина». Самолет вздрогнул. Несколько секунд спустя

сквозь ровный гул мотора я услышал близкий взрыв. Штурмовик снова качнулся. В левом крыле еще

одна пробоина — теперь уже от зенитного снаряда. [89]

«Ильюшин» вначале опустил нос, потом завалило» на поврежденное крыло. Управлять самолетом стало

очень трудно. И я, всецело занятый этим, забыл еще раз нажать кнопку сброса бомб. Пытаюсь выровнять

машину — не удается: мешает какая-то неведомая сила. А машина со скольжением неумолимо идет вниз.

Что есть силы обеими руками тяну ручку управления, отдаю ее вправо. И, наконец, вывожу самолет из

крена. Но время уже потеряно. Теперь я оторвался от группы и иду значительно ниже, чем она.

На этом, однако, испытания мои не закончились. Новый удар потряс машину: где-то под самолетом

разорвался зенитный снаряд. Мотор вдруг поперхнулся, закашлял и — умолк. Стало жарко, на лбу

выступила испарина. Такого со мной еще не бывало! Машина упрямо теряет высоту. Перед глазами

торчат, как рога, две лопасти остановившегося винта.

Передо мной — два выбора: либо воспользоваться парашютом и покинуть самолет, либо попытаться

сесть. Но ведь я не один, в задней кабине — Малюк, я отвечаю и за него... Осматриваюсь. Дыма нет.

Значит — не горим. Решаю садиться.

Территория под нами своя. Это уже хорошо. Но тревожит: в центроплане остались неизрасходованные

бомбы. Все равно буду садиться! — решил без колебаний.

Ищу место для посадки. Тут и там видны наши танки и автомашины, артиллерийские позиции,

траншеи... Вот слева, кажется, ровное, не изрытое поле. Но перед ним — овраг. А высота, на которой мы

летим, уже не превышает ста метров. Перетяну ли? С таким углом планирования можно угодить прямо в

овраг. А грубая посадка сейчас опасна: в левом отсеке бомбы. Чуть что — наверняка взорвемся... При

этой мысли побежали по спине мурашки.

Необходимо увеличить скорость — в этом сейчас спасение. Как это сделать, если мотор не работает? А

что, если... Отдаю штурвал от себя. Машина стремительно снижается.

Овраг словно бы расширился. Теперь резко тяну штурвал на себя — самолет задирает нос. «Шасси, шасси!» — и сразу же толкаю кран выпуска вперед. Скорость упала, на мгновенье самолет как бы завис, и снова [90] его потянуло вниз, и опять с левым креном. Ну, родной, — еще немного!..

Однако тяжелая да еще поврежденная машина не намерена считаться с моими желаниями. Она падает, и

нет у меня никаких сил удержать ее.

Резкий толчок: самолет левым колесом ударился, подпрыгнул, пронесся еще несколько метров — и снова

тяжело ударился о землю. Под машиной раздался взрыв. В этот миг «ильюшу» развернуло влево.

Фюзеляж пашет землю. Нас окутала пыль. Тихо...

Я невольно прижался к левому борту кабины. В висках стучит. Считаю: раз, два, три, четыре... Сейчас

конец! Не хочется вот так глупо погибать...

В ушах — звенящая тишина. Только что-то потрескивает под нами.