В гвардейской семье

Мы увиделись с Антоном утром следующего дня. Его доставил в госпиталь тот же По-2. Врачи

тщательно осматривали его и удивлялись: воздушный стрелок был фактически здоров.

— Спина немного побаливает, мышцы тоже болят, но не очень, — смущенно признавался Малюк.

* * *

...Я — на операционном столе. Рядом, вся в белом, сидит утомленная женщина. Она долго смотрит на

меня, ласково улыбаясь, затем, осторожно взяв мою руку, проверяет пульс.

— Наркоз привезли? — спрашивает она кого-то.

— Нет еще.

Женщина вздохнула, снова посмотрела мне в глаза.

— Как вы себя чувствуете, молодой человек? Операцию выдержите?

Я кивнул головой. Жест этот означал: делайте со мной что хотите, только поскорее!..

И началась трудная и мучительная борьба за жизнь. Оперировали без наркоза. Стиснув зубы, я терпеливо

сносил все муки. От боли терял несколько раз сознание. И все же выдержал.

Но это была только первая операция. За ней — еще и еще. Меня «ремонтировали» — зашивали раны, сращивали кости.

И вот в сопровождении хирурга в палату вошли Малюк и полковой врач Дмитриев.

— Я ж казав, командир, що вы будете жыты! — сиял Малюк. Радости его не было границ. —

Поправляйтесь швыдше, в полку на вас чекають!.. Та й ворога треба добивать, Крым от нього очищать!

Попытался улыбнуться, но не смог: почти все лицо было забинтовано.

Приятно было слышать, что меня ждут в полку, что я еще нужен людям!..

— А вам письмо просили передать, — Дмитриев улыбнулся. — Прочитать? [108]

Я моргнул глазом и указал на Малюка. Антон взял письмо, подсел ближе, развернул лист и стал тихо

читать: «Толюша, родненький! Что бы ни случилось — знай: я всегда буду с тобой. Я люблю тебя.

Целую. Катя».

Хоть я и глядел сейчас на мир одним глазом, от меня не ускользнуло, что женщина-хирург, вроде бы с

безразличием наблюдавшая за происходящим, отвернулась к стене и достала из карманчика носовой

платок. Напрасно она плачет. Я теперь обязательно выздоровею! Во мне словно возродились силы. В

меня, казалось, влили эликсир жизни. Я не мог, не имел теперь права умереть: меня ждут полковые

друзья, меня ждет Катюша!

Глава седьмая

1.

Шло время, и раны мои постепенно заживали, кости срастались. Перевязки уже были не так мучительны.

Искусные руки медиков сделали все возможное и даже невозможное, чтобы как можно скорее поставить

меня на ноги, а значит — вернуть в боевой строй. Одно беспокоило — багрово-красные рубцы на лице.

Взглянул в зеркало — и отпрянул: я это или не я? Лоб, нос, подбородок — в шрамах. Только глаза мои. А

все остальное какое-то чужое. Как отнесется к этому — другому, изуродованному человеку та, которая

сказала, что любит и ждет?

...Какое это безмерное счастье — снова оказаться на «своем» аэродроме! Я вновь ощутил в себе силу, несущую солдата в бой, и готов был сейчас, сию же минуту сесть за штурвал крылатой машины и воевать

еще упорнее, бить врага еще сильнее.

Иные утверждают, что после сложных боевых ситуаций появляется страх. У меня же появилась какая-то

неукротимая жажда летать. Впрочем, в глубине души притаилось что-то похожее на страх. Но это было

совсем другое чувство: я спешил, я очень хотел поскорее увидеть Катюшу — и вместе с тем опасался

этой встречи.

...Первым, кто повстречался мне на пути, был мой дорогой друг и боевой товарищ Антон Малюк. Мы

обнялись, [109] расцеловались. Он, оказывается, ждал меня с утра.

— Как же ты узнал, что я должен приехать? Я ведь никому об этом не сообщал...

— Я все знаю, — сиял Антон. — У меня особое чутье!

Нас окружили товарищи. Жали мне руку, поздравляли с выздоровлением, сообщали наиболее важные

новости. Их оказалось много. Были хорошие, были и нерадостные. То, что полк наносил удары по

вражеским группировкам, откатывавшимся в глубь Крыма, — это, разумеется, было хорошей вестью. А

вот услышать, что погибли такие прекрасные летчики, как Толмачев, Сачивко, Егорышев, было больно и

тяжко.

— Командиру полка присвоено звание подполковника! — сообщал один.

— Новички прибыли, всех в третью эскадрилью определили, — дополнял другой. — Может, знакомы

тебе такие фамилии — Карпеев, Обозный, Масленцев, Киреев, Кожушкин?

Нет, я этих ребят не знал, но мне предстояло пройти с ними большой фронтовой путь.

— А про Береснева тебе еще не рассказывали? Послушай...

И товарищи поведали мне о подвиге младшего лейтенанта Анатолия Береснева.

...Вторая эскадрилья во главе со старшим лейтенантом Леонидом Бедой штурмовала вражеский аэродром.

Прямым попаданием зенитного снаряда был поврежден самолет командира, и Леонид Беда вынужден

был сесть на занятой противником территории. Группу возглавил заместитель Беды — лейтенант

Брандыс. Он перестроил эскадрилью и передал по радио приказание Бересневу сесть и взять на борт

комэска и его воздушного стрелка Семена Романова.

Легко сказать — взять на борт! Сверху Береснев хорошо видел, как отовсюду к штурмовику бегут

гитлеровцы. Он прошел почти над головами фашистов, обстрелял их и сел рядом с командирской

машиной. Комэск поджег ее — чтобы не досталась врагу, быстро вскочил на крыло бересневского

самолета и втиснулся в кабину воздушного стрелка. Стрелок Романов устроился в гондоле шасси. [110]