В гвардейской семье

вереницы сложивших оружие вражеских солдат медленно брели на восток. Но в тылу наших

наступавших частей остались окруженные группировки противника, не спешившие складывать оружие и

не терявшие надежды пробиться к своим.

Утром 8 июля одна из таких организованных группировок — при этом довольно многочисленная —

подходила к Минску с юго-востока. Танки, артиллерия, автомашины с живой силой быстро двигались по

лесной дороге к переправе через реку Свислочь. В этом месте нам и предстояло нанести по колонне

противника бомбово-штурмовой удар.

...Местность отлично просматривается. Ищу цель.

То, что предстало перед моими глазами, поразило меня: по лесной дороге двигалась вражеская колонна, растянувшаяся на километры. Голова ее уже достигла Свислочи. На широкой поляне у переправы

скопилось множество машин и разнообразной техники.

«Сейчас мы вам поможем ликвидировать пробку!» — подумал я, выводя группу в правом пеленге на

цель.

Бомбы легли точно. Теперь — наш безотказный «круг»! Противник явно не ожидал такого: нет зенитного

прикрытия, не бьют «эрликоны». Это хорошо, особенно, если учесть, что сегодня половина группы —

молодежь.

«Круг» постепенно смещается в сторону дороги. Горят машины, разбегаются в панике гитлеровцы. А мы

жмем на гашетки.

Вдруг рядом промелькнули какие-то темные капли. «Что такое? — напрягаю мысль. — Подобного еще не

приводилось видеть!»

И тут же замечаю, что огонь ведется из танковых орудий. Стволы приподняты кверху, и каждый раз над

серо-зелеными «коробочками» поднимается облачко порохового дыма.

— Внимание, по самолетам бьют из танков. Осторожно! — предупреждаю ведомых и тут же бью по

танкам реактивными снарядами. Земля стремительно летит мне навстречу, отчетливо вижу мечущихся

фашистов. [151] Набираю высоту, а мой стрелок ведет огонь из пулемета. Смотрю, как действуют

летчики. Но что это с Киреевым? Пора выводить машину из пикирования... Что он делает?!

— Выводи, выводи! — кричу ему по радио. Но тут же замечаю предательскую струйку пламени и дыма, бегущую из-под самолета.

Вдруг горящий штурмовик огромным снарядом вонзается в скопление вражеских танков и автомашин.

Выплеснулось, покатилось, полилось вдоль колонны оранжево-белое пламя — и запылал на лесной

дороге гигантский костер.

Эх, Киреев, Киреев! Как же это случилось? Дорого заплатит враг за твою гибель! И пятерка самолетов

снова устремляется в атаку.

Последний заход. Я долго смотрю на высоко взметнувшееся над лесной дорогой пламя. То пылает сердце

бесстрашного юноши — моего ведомого, для которого этот боевой вылет стал полетом в бессмертие.

...Весть о подвиге отважного сокола облетела весь фронт. Политуправление посвятило ему специальную

листовку, в которой рассказывалось о героическом поступке комсомольца Николая Киреева,

повторившего подвиг экипажа капитана Гастелло. Вместе с Киреевым погиб и его воздушный стрелок

Сафонов, тоже до конца выполнивший свой священный долг перед любимой Родиной.

Однажды перед вечером у командного пункта нашего полка появился худощавый, вылощенный,

причесанный «под фюрера» немецкий летчик в сопровождении конвоира-пехотинца, вооруженного

винтовкой.

Увидев вышедшего из землянки офицера-авиатора, конвоир скороговоркой выпалил:

— Товарищ майор! Примите под расписку этого фрица. Ваш один «горбатый», — простите, ваш

штурмовик — так «юнкерсу» влепил, что он сразу свечой запылал. Только этот, — конвоир кивнул на

офицера, — с парашютом успел выпрыгнуть. Ну, мы его с сержантом и сцапали. Наш командир велел к

вам его доставить. Только, говорит, расписочку возьми, что сдал его в надежные руки. Так вы, пожалуйста, примите этого душегуба...

Немец поднял голову и высокомерно произнес: [152]

— Я есть официр! Я буду требовайт... — и, торопливо расстегнув кожаную куртку, под которой блеснули

кресты, стал доставать из нагрудного кармана какой-то документ.

— Требовать будем мы! — перебил гитлеровца майор Стрельцов. — А пока что поговорим кое о чем.

— Я ничего не буду сказать! — истерически выпалил пленный. — Я зольдат, я давал присяга майн

фюрер!..

— Ну, что ж — можете не говорить. Только это будет нами учтено. Часовой! — позвал Стрельцов

солдата. — Отведите пленного пока что на «губу».

— Вас ист «губа»? — глаза гитлеровца расширились, растерянно забегали. — Я не хочу «губа»!

Международна конвенция э-э...

— О конвенции вспомнил, шкура! — не удержался подошедший к КП Дмитрий Жабинский. — А бомбы

швырять на санитарный поезд, а раненых расстреливать — тогда о конвенции не думал?!..

Дмитрий покраснел, глаза его налились кровью, кулаки сжались.

— Успокойтесь, он сейчас по-иному заговорит! — шепнул Дмитрию Стрельцов.

Гауптман понял, что проиграл, и низко опустил голову.

— Я буду шпрехен... Что надо коворить? У меня в фатерланд есть маленькие киндер, — словно бы

оправдывался гауптман.

Майор Стрельцов поморщился:

— У многих из нас тоже были дети!

Пленный, осторожно ступая, спускался в землянку.

...Через час оперативники сверили показания гитлеровца с разведывательными данными. Почти все