В И Ленин

Горький Максим В И Ленин

А.М.Горький

В. И. Ленин

Владимир Ленин умер.

Даже некоторые из стана врагов его честно признают: в лице Ленина мир потерял человека, "который среди всех современных ему великих людей наиболее ярко воплощал в себе гениальность".

Немецкая буржуазная газета "Ргаgег Таgeblatt", напечатав о Ленине статью, полную почтительного удивления пред его колоссальной фигурой, закончила эту статью словами:

"Велик, недоступен и страшен кажется Ленин даже в смерти".

По тону статьи ясно, что вызвало её не физиологическое удовольствие, цинично выраженное афоризмом: "труп врага всегда хорошо пахнет", не та радость, которую ощущают люди, когда большой беспокойный человек уходит от них, - нет, в этой статье громко звучит человеческая гордость человеком.

Пресса русской эмиграции не нашла в себе ни сил, ни такта отнестись к смерти Ленина с тем уважением, какое обнаружили буржуазные газеты в оценке личности одного из крупнейших выразителей воли к жизни и бесстрашия разума.

Писать его портрет - трудно. Ленин, внешне, весь в словах, как рыба в чешуе. Был он прост и прям, как всё, что говорилось им.

Героизм его почти совершенно лишён внешнего блеска, его героизм - это нередкое в России скромное, аскетическое подвижничество честного русского интеллигента-революционера, непоколебимо убеждённого в возможности на земле социальной справедливости, героизм человека, который отказался от всех радостей мира ради тяжёлой работы для счастья людей.

То, что написано мною о нём вскоре после его смерти, - написано в состоянии удручённом, поспешно и плохо. Кое-чего я не мог написать по соображениям "такта", надеюсь вполне понятным. Проницателен и мудр был этот человек, а "в многой мудрости - много печали".

Далеко вперёд видел он и, размышляя, разговаривая о людях в 19-21 годах, нередко и безошибочно предугадывал, каковы они будут через несколько лет. Не всегда хотелось верить в его предвидения, и нередко они были обидны, но, к сожалению, не мало людей оправдало его скептические характеристики. Воспоминания мои о нём написаны, кроме того что плохо, ещё и непоследовательно, с досадными пробелами. Мне следовало начать с Лондонского съезда, с тех дней, когда Владимир Ильич встал передо мною превосходно освещённый сомнениями и недоверием одних, явной враждой и даже ненавистью других.

Я и сейчас вот всё ещё хорошо вижу голые стены смешной своим убожеством деревянной церкви на окраине Лондона, стрельчатые окна небольшого, узкого зала, похожего на классную комнату бедной школы. Это здание напоминало церковь только извне, а внутри её - полное отсутствие предметов культа, и даже невысокая кафедра проповедника помещалась не впереди, в глубине зала, а - у входа в него, между двух дверей.

До этого года я не встречал Ленина, да и читал его не так много, как бы следовало. Но то, что удалось мне прочитать, а особенно восторженные рассказы товарищей, которые лично знали его, потянуло меня к нему с большой силой. Когда нас познакомили, он, крепко стиснув мне руку, прощупывая меня зоркими глазами, заговорил тоном старого знакомого, шутливо:

- Это хорошо, что вы приехали! Вы ведь драки любите? Здесь будет большая драчка.

Я ожидал, что Ленин не таков. Мне чего-то не хватало в нём. Картавит и руки сунул куда-то под мышки, стоит фертом. И вообще, весь - как-то слишком прост, не чувствуется в нём ничего от "вождя". Я - литератор. Профессия обязывает меня подмечать мелочи, эта обязанность стала привычкой, иногда уже надоедливой.

Когда меня "подводили" к Г.В.Плеханову, он стоял скрестив руки на груди и смотрел строго, скучновато, как смотрит утомлённый своими обязанностями учитель ещё на одного нового ученика. Он сказал мне весьма обычную фразу: "Я поклонник вашего таланта". Кроме этого, он не сказал ничего, что моя память удержала бы. И на протяжении всего съезда ни у него, ни у меня не явилось желания поговорить "по душам".

А этот лысый, картавый, плотный, крепкий человек, потирая одною рукой сократовский лоб, дёргая другою мою руку, ласково поблёскивая удивительно живыми глазами, тотчас же заговорил о недостатках книги "Мать", оказалось, что он прочитал её в рукописи, взятой у И.П.Ладыжникова. Я сказал, что торопился написать книгу, но - не успел объяснить, почему торопился, Ленин, утвердительно кивнув головой, сам объяснил это: очень хорошо, что я поспешил, книга - нужная, много рабочих участвовало в революционном движении несознательно, стихийно, и теперь они прочитают "Мать" с большой пользой для себя.

"0чень своевременная книга". Это был единственный, но крайне ценный для меня его комплимент. Затем он деловито осведомился, переводится ли "Мать" на иностранные языки, насколько испортила книгу русская и американская цензура, а узнав, что автора решено привлечь к суду, сначала поморщился, а затем, вскинув голову, закрыв глаза, засмеялся каким-то необыкновенным смехом; смех его привлёк рабочих, подошёл, кажется, Фома Уральский и ещё человека три.