В якутской тайге

Раны пришлось промывать простой, натопленной из снега водой. С мануфактурой тоже была возня. Вся она оказалась цветной. Прежде чем употребить на повязки, ее надо было кипятить раза два — три, пока не вылиняет.

Из-за отсутствия медикаментов и низкого качества бинтов появились смертельные случаи от заражения крови.

Вообще условия для раненых были совершенно отвратительные. Для них освободили и очистили пристройку к юрте — хотон, помещение маленькое, не удовлетворявшее санитарным требованиям.

После двух дней горячих боев и нескольких дней осады раненых в отряде насчитывалось семьдесят человек, а площадь хотона составляла всего несколько квадратных сажен. В хотоне всегда было темно и душно, а окна открыть нельзя. Небольшой запас жиров пришлось беречь для светильников, которые зажигали только во время перевязки.

Раненые потеряли счет времени и не могли уследить за сменой времени суток. В темноте забудется боец на несколько часов тревожным сном, в темноте же проснется и спрашивает:

— А что, товарищи, на дворе день или ночь?

В первые дни, пока были дрова, камелек часто протапливали. Это обогревало воздух и несколько освежало. Но скоро пришлось экономить дрова — топить один раз в сутки и класть в камелек не более шести — семи поленьев. В результате воздух в хотоне стал гнилым и спертым. А откроет санитар дверь, чтобы хоть немного проветрить, — раненые начинают беспокоиться:

— Холодно, товарищи.

Укрыть раненых потеплее было нечем. Лежим мы в темноте и сырости, голова как свинцом налита. От постоянной темноты стали болеть глаза.

Не было спасенья и от другого врага — миллионов вшей. Особенно тяжело страдали от них тяжелораненые. Там, где имелись раны, где запеклись кровь или гной, вши ползали целыми полчищами, копошились сплошной живой массой.

Клокочущий кашель простуженных людей, мучительные выкрики тяжелораненых, хриплые, тяжелые вздохи, бред и стенания усугубляли и без того скверное настроение, угнетающе действовали даже на здоровых.

Смерти никто не боялся. Боялись получить ранение и целыми днями лежать в темном хотоне, где физические страдания удесятерялись кошмарной обстановкой, невыносимым положением раненых.

В темном, насквозь пронизанном пулями хотоне черные крылья смерти закрыли солнце, воздух, свет. Но они не убили в бойцах оптимизма, навеянного революцией, не погасили жгучего стремления к борьбе с врагами, неугасимой веры в неизбежную победу. Вот почему не слышно жалоб и упреков, нет малодушия и отчаяния. Но в каждом углу этой черной ямы клокочет классовая ненависть, несутся проклятия врагам трудящихся, последним отщепенцам сибирской контрреволюции, прибывшим из Харбина.

Шумит вековая тайга. От одного к другому таежному жителю несутся вести. Они доходят до самого Якутска. А вести эти о том, что крепко держатся красные, не взять их Пепеляеву. Разве только голод одолеет упорство и сломит железную волю бойцов.

Мы знаем, что о нас уже известно всей республике, потому что якуты сохранили таежный обычай «кэпсе». Всякое важное событие или интересное известие первым узнавший о нем житель спешит передать соседу, хотя бы тот жил от него за пятьдесят, даже за сто верст. Узнает якут новость и тут же садится на коня, скачет чаще всего без дороги, напрямик. Время года, суток, состояние погоды — ничто не может служить ему препятствием.

Через два — три часа усиленной гонки он подъезжает к юрте соседа. Обитатели ее, заслышав лай собак, а затем лошадиный топот, высыпают из жилища встречать гостя. Они заранее знают, что у того имеется новость, иначе зачем ему так гнать своего коня.

А добровольный гонец не спеша слезает с взмыленной лошади, привязывает ее к столбу. Поздоровавшись, заходит в юрту, не торопясь начинает раздеваться. Хозяйка услужливо берет у него верхнюю одежду, шапку, шарф, рукавицы, развешивает все это, чтобы просохло.

Гость садится поближе к камельку, потирая озябшие руки, говорит:

— Ычча[5].

В камельке ярко горит огонь, трещат только что подложенные смолистые сухие дрова, стреляя горячими угольками.

Тут же у камелька, на колоде, хозяин ловкими ударами топора рубит куски мяса, кладет их на сковороду. Хозяйка, пододвинув ближе к огню пустой котел, деловито накладывает в него лед, то и дело глубоко затягиваясь табачным дымом из самодельной трубки. Малыш лет семи — восьми вертится около матери, протягивает к ней грязную ручонку и просит оставить покурить.

Народ в жилище прибывает. Из ближайших юрт послушать новости пришли и стар и млад. Они подходят к приезжему, здороваются и тоже молчат.

Чтобы поскорей узнать новости, гонца окружают особым вниманием и почетом. Его угощают листовым табаком, подают в трубку огонь из камелька. Хозяйка приглашает к шипящему самовару, на сковороде уже доспевает жареное мясо.

Таежный обычай выдержан. Выпив кружку чая и отведав дымящегося мяса, гость приступает к главной части своего визита — начинает рассказ о последних новостях.

Его внимательно слушают, попыхивают трубками, сплевывают на пол, покачивают головами и по ходу рассказа повторяют единственную фразу:

— Сеп-сеп[6].