В январе на рассвете

— Верно! — вскинулся Володька, но Чижов почему-то покачал головой, и командир покосился в его сторону.

— Что опять?

— А может, в теперешнем положении все-таки лучше дальше двинуть? Так, не спеша, с оглядочкой. Кто знает, а вдруг они после такой заварухи попрут по на-тему следу — след-то никуда не денешь. И припутают нас здесь как миленьких.

— Ну уж дудки! — запальчиво возразил Володька. — Пока они там очухаются… Да хоть и пойдут если, выдохнутся же, а мы со свежими силами в два счета уйдем. Толя прав: лучше до потемок выждать. Днем-то, при свете, мы как на ладони. А там до самой Десны открытые места.

— Ага, — подтвердил старик. — Тута надежнее будет. Хвашисты боле не наведываются, в других местах лютуют.

— Так-то оно так, но кто знает…

Да не сунутся они, знаю я фрицев.

— Я тоже знаю, — сказал Чижов. — Могут и не сунуться, а могут и сунуться, как что найдет на них. Но если уж вцепятся… — Он выжидательно посмотрел на Кириллова. — А у нас третьи сутки на исходе… Из графика выбились.

Тот сидел на чурбаке перед печуркой, насупленный, усталый, хмурил брови. Сейчас, после нервного напряжения он почувствовал себя без меры издерганным, совсем больным и разбитым, видимо, все-таки прихворнул. Недомогание ощущалось все сильнее: ломило тело, голова горячая, жарко и гулко тюкало в висках; он слышал, как бьется под ладонью тугая вена, — неладное творилось с ним. Тяжело было бы подниматься сейчас и снова куда-то идти. За день отдыха он надеялся перебороть так некстати прицепившуюся к нему хворь. И в то же время почему-то хотелось уйти отсюда, искать надо отряд Васина… Где он? За Десной все-таки…

Плохое предчувствие час от часу разрасталось в нем, давило его, беспокоило, а внезапно подкравшаяся к нему слабость вызывала досаду и растерянность. Он понимал, что заболел. Нужно было перемочься, преодолеть настроение. Но, к своему удивлению, не находил в себе для этого сил. Наоборот, ему захотелось даже заболеть пуще, так, чтобы остаться в этой землянке, в этом тепле, никуда больше не идти. Кириллов знал, что не годится так расслабляться, что лучше всего двигаться дальше, идти и идти, пока их не обступят за Десной леса. Он это знал, но почему-то в эту минуту ему было приятно думать о том, как он останется в землянке, будет лежать около теплой печурки, ничего не делая, полностью расслабясь и ни о чем не заботясь, ощущая легкое болезненное недомогание — просто лежать и болеть.

«Что же это я? — вдруг опомнился он. — А как же там наши — разве кто из них отдыхает сейчас? Неизвестно, что с ними: отбились ли от карателей, прорвались ли сквозь окружение. Может, их прихлопнули уже, по лесам рассеяли. Так или не так, надо быстрее выполнять приказ — восстановить связь с трубчевцами, организовать помощь».

— Ладно, парни, утро вечера мудренее. Утром на свежую голову, в зависимости от обстановки, и решим все. Главное — не раскисать.

— Ну что ж, — сказал Чижов, — может быть, и прав ты — зря я нервничаю.

— Нервничать тут нечего. Выставим охрану, настороже будем держаться. А сейчас всем спать, набираться сил. Но прежде разобрать автоматы, протереть досуха, чтобы не отпотели.

Конечно, это было уже излишнее напоминание: каждый из разведчиков и так больше всего на свете ценил и берег свое оружие.

Володька сунул себе в карманы куртки пару гранат, которые выпросил у Смирнова, с виноватым видом потоптался у порога.

— Ну, я пошел, братцы-кролики. Вы уж не обижайтесь на меня, я понимаю — неудачненько вышло. Каюсь…

6

Володька Сметанин и сам толком не ведал, что за блажь пришла ему в голову — встретить своих боевых друзей в землянке подобным образом. Скорее всего получилось это от желания хоть чем-то удивить их, выразить великую радость, оттого что так легко и счастливо отделался и на этот раз, когда, казалось, никаких шансов не было на спасение и он уже почти не надеялся выбраться назад живым, о чем, правда, умолчал при встрече, не все поведал так, как было в действительности, — как-то не принято говорить вслух о таком.