В июне тридцать седьмого...

   — О войне, — сказал он и помедлил немного. — Вот сегодняшняя московская газета «Телеграф». — Григорий вынул газету из кармана пиджака. — Последние сообщения из Ставки. — И он прочитал ровно и спокойно: — «После сильной артиллерийской подготовки химическими снарядами перешедшим в наступление немцам удалось занять часть наших окопов в двадцати вёрстах южнее Риги. Чёрное море. Наши аэропланы под огнём неприятельских батарей произвели налёт на Босфор, сбросив удачно бомбы на форты. Двум аппаратам не удалось вернуться к своим судам. Пилоты геройски погибли». — Казалось, в зале тишина становится тяжёлой, осязаемой. — Вот как ведётся «победоносная» война, — продолжал Каминский, — так гибнут русские воины. Ваши мужья, сыновья, братья! — И теперь он говорил уже женщинам, собравшимся в Новом театре, голос его набирал силу и страстность. — А что получите вы, работницы и солдатки, пришедшие на этот митинг? Вы слушаете патриотические речи и забываете о том, что дома вас ждут голодные дети, у многих мужья погибли в кровавой мясорубке, а те, что вернулись, — калеки!.. И такая же участь ждёт тех, кто сейчас находится в окопах на передовой. Я спрашиваю вас: ради чего эта война? Ради чего льётся кровь?

Зал хранил тяжкое молчание, как в гипнозе.

«А теперь самое главное!»

   — Женщины! Работницы и солдатки! — Голос его звенел. — Прислуги и прачки! Я обращаюсь к вам, сидящим в задних рядах и на галёрке! В первых рядах меня не услышат... — Он увидел, как в третьем или четвёртом ряду протестующе передёрнула плечами смуглая девушка в гимназическом платье. — Тут с пеной у рта говорили: теперь, после свержения царизма, мы ведём революционную войну, ваши мужья, сыновья и братья проливают кровь за дело революции и отстаивают её завоевания... Не верьте! Это — ложь!

Зал закачало движение, поднялся шум, слышались невнятные протестующие возгласы, дама в боа звонила в колокольчик, и вид у неё был чрезвычайно растерянный.

   — Повторяю: это ложь! — продолжал Каминский; зал неохотно замолкал. — И после падения самодержавия война выгодна только буржуазии, как русской, так и иностранной. За миллионные прибыли поставщиков оружия умирают в окопах русские и немецкие солдаты...

   — Долой! — послышался вопль из зала.

   — Да это немецкий шпион!

   — Арестовать его! — кричали со всех сторон.

Григорий увидел, как вскочила со своего места гимназистка, голос её был звонок и высок:

   — Дальше! Говорите дальше!

Долго звенел председательский колокольчик. Наконец шум в зале смолк.

«Вперёд, Гришка!»

   — Женщины, работницы, солдатки! Прямо посмотрите правде в глаза. Что принесла война? Вам и всей стране? Разорение, дороговизну, смерть близких... У вас только один путь к достойной доле русской женщины: объединяйтесь! Нет, не с теми, кто лицемерно протягивает вам руку в этом зале! Объединяйтесь с рабочими, идите в нашу революционную партию!..

   — Это что же за партия? — услышал он поставленный баритон комиссара Временного правительства в Туле.

Каминский повернулся к президиуму:

   — Российская социал-демократическая партия большевиков, товарищ Дзюбин!

В зале вскочила разбитная женщина в пёстром платочке:

   — Какой красивенький! Прямо картинка! Вы, большевики, все такие?

Григорий невольно улыбнулся и в нарастающем шуме прокричал последние слова:

   — Мы зовём вас в свои ряды! Вам, вдовам ц сиротам, солдаткам и работницам, захватническая война не нужна! А лозунг нашей партии — долой войну!

Пала мгновенная тишина... И вдруг с галёрки раздался истерический женский голос:

   — Да будь она проклята, война!

И оттуда же, с галёрки, всё, нарастая, захватывая задние ряды, центр зала, обрушились аплодисменты. В них тонули негодующие выкрики, и шиканье, и протестующий топот ног.

А Григорий Каминский, упрямо наклонив голову вперёд, быстро пошёл к выходу.

«Всё! Главное произошло. Больше мне здесь делать нечего. Всё равно Дзюбин и прочие склонят зал на свою сторону. Ничего, ничего! Всё впереди. Мы ещё поборемся».

Подавая ему шинель, гардеробщик удивлённо спросил:

   — Не антиресно?

   — Интересно, отец, — засмеялся Каминский. — Как в театре.

На улице в вечернем тёмно-фиолетовом воздухе кружились редкие снежинки.

Настроение было приподнятое, взвинченное, праздничное.

«Погуляю немного», — решил он.

* * *

ВОЗЗВАНИЕ АРХИЕПИСКОПА ПАРФЕНИЯ К ПРАВОСЛАВНЫМ ЧАДАМ ТУЛЬСКОЙ ЕПАРХИИ