В июне тридцать седьмого...

Володя и Гриша были одногодками, и как-то так получилось — Володя стал главным во всех их затеях. Впрочем, понять можно: для Гриши всё здесь было пока неведомо, казалось чужим, и это вызывало чувство неуверенности.

...Начинало смеркаться, и Гриша засветил керосиновую лампу — впереди захватывающее, любимое занятие: чтение, Фенимор Купер, «Всадник без головы», он остановился на семьдесят третьей странице...

— ...Гриша! — послышался голос матери из соседней комнаты. — К тебе Володя пришёл.

Володя был непривычно хмур, в серых глазах нет озорства и лукавства, он наклонился над ухом друга.

   — Нынешней ночью его повесят, — зашептал он, — и это можно увидеть...

   — Кого повесят? — оторопел Гриша. — И... что можно увидеть?

   — В сегодняшних «Ведомостях»... Царь отклонил прошение родных студента Пулихова о помиловании. Ночью в тюремном дворе он будет казнён. А тюрьма через три улицы от нас!

   — Ну? — У Гриши перехватило дыхание.

   — Рядом с тюрьмой трёхэтажный дом. По пожарной лестнице можно залезть на крышу, и весь тюремный двор перед тобой! Я только что...

   — Лазил? — ахнул Гриша.

   — Да! Пожарная лестница со стороны помоек, стена глухая, никого нет. — Теперь лицо Володи пылало азартом. — Так пойдём?

   — Ты говоришь, ночью... Ничего не увидим.

   — Во дворе тюрьмы горят фонари. Постой! Может, ты боишься?

   — Ничего я не боюсь!

Гриша говорил правду: страха не было. Появилось, и он боялся признаться себе в этом... появилось жгучее любопытство: как это казнят человека?..

   — Тогда, — прошептал Володя, — встречаемся в десять вечера у аптеки Захарьевской. Сумеешь незаметно выбраться из дома?

   — Сумею.

Он решил сыграть в открытую.

   — Мама, — сказал Гриша, когда стенные часы с гирей в виде еловой шишки показывали полдесятого, — я немного погуляю перед сном. На всякий случай ключ возьму. Вдруг вы рано ляжете спать.

Екатерина Онуфриевна на кухне была занята стиркой и словам сына не придала никакого значения. Она устало разогнулась над корытом, в котором белыми кучевыми облаками вздымалась мыльная пена, и сказала:

   — Ладно. Только оденься потеплее.

Был морозный февральский вечер. Окна домов уютно светились, и, проходя мимо, Гриша видел в них абажуры — малиновые, жёлтые, голубые. На подоконнике одного окна сидел ленивый пушистый сибирский кот и не торопясь, старательно умывался. Проплыло окно, за которым возникла картина, заставившая сильнее биться сердце мальчика: вокруг круглого стола тесно сидели люди в студенческих кителях и барышни, студент с бородкой держал в руках гитару... В раме освещённого окна мелькнула эта картина и исчезла.

«Поют, смеются, — подумал Гриша. — Неужели они не знают, что этой ночью повесят их товарища? И вообще... Всё обыкновенно, как всегда. Кот умывается... Вон горят лампады перед иконами в красном углу...»

Мысли начали путаться. Как всё странно!.. И зачем смотреть на казнь? А вдруг он не выдержит, закричит? Или ещё что-нибудь?..

Улица была пуста, поскрипывал снег под ногами. На перекрёстке у полосатой будки стоял, закутавшись в доху, городовой. Стоял не шелохнувшись, как монумент, и — удивительное дело! — Грише он показался неживым.

А вот и аптека. Окна, задёрнутые марлевыми занавесками, светились голубоватым светом.

Володя возник из соседних тёмных ворот и сказал только:

   — Пошли.

Гриша еле успевал за другом.

   — Да куда ты спешишь?

   — А если они казнь на вечер перенесли? — Володя даже не обернулся. — И надо заранее на крыше устроиться.

Пересекли несколько улиц, нырнули в короткий переулок, в котором не было ни одного фонаря, окна многих домов оказались закрытыми ставнями — и начался пустырь с кучами мусора.

Володя свернул на неприметную тропинку, и они пересекли пустырь.

   — Вон этот дом, видишь? — обернулся Володя.

Впереди возвышался трёхэтажный дом, и с него от пустыря начиналась улица, застроенная такими же одинаковыми, унылыми трёхэтажными домами.

   — Тут солдатские казармы, — сказал Володя. — А теперь — осторожно! Главное, чтобы никто не увидел.

Они прошли вдоль дома, завернули за его угол и оказались у глухой торцовой стены. Вверх поднималась пожарная лестница.

   — Вроде никого, — прошептал Володя.

Гриша, ощутив внезапный озноб, оглянулся. Улица и снежный пустырь с тёмными кучами мусора были пусты, и эта пустота казалась зловещей.

   — Давай ты первый. — В голосе Володи послышалась неуверенность. — А я покараулю.

Гриша полез по лестнице. Даже через варежки ощущался холод железных перекладин. Лестница тихо позванивала под его ногами, а Грише этот звон казался оглушительным.

«Скорее! Скорее!» — торопил он себя.

И очутился на крыше. Она была покрыта снегом, покато поднималась вверх к ряду труб, и к одной трубе от лестницы вели следы...

«Да тут кто-то есть!» — с ужасом подумал Гриша.

Но возникла над краем крыши голова Володи и прошептала:

   — Иди по моим следам к трубе. От неё всё видно. Только осторожно, не поскользнись.

...У трубы снег растаял, мальчики устроились рядом, прижавшись к тёплому, как показалось вначале, кирпичному боку.

   — Теперь смотри! Всё как на ладони.