«Я родился в семье активных партийных работников, –
говорил В. П. Лукин, – но при этом людей честных и совершенно некоррумпированных, верящих в своё дело. Они активно боролись за строй, который устанавливался, за что и сели в тюрьму в 37-м году. Им очень повезло: их выпустили, и они смогли работать дальше, почти до самой своей смерти. Они верили в свою систему отсчёта, в которой Сталин был плохой, а Ленин хороший. Они понимали, что происходило что-то ужасное, что «за что боролись» и «на что напоролись» – абсолютно не одно и то же. Всё это было их жизнью, а значит, частью жизни их единственного сына, который этим очень интересовался и даже подслушивал разговоры, как это водится с детьми, и всё это впитывал в себя. Поэтому к институту я уже понимал, что не всё так хорошо, как об этом принято говорить.Потом начались 50-е годы, критика культа личности Сталина, которая подтвердила все те подозрения, которые накапливались раньше. В институте начали создавать группы – почти подпольные, тайные, – в которых и я активно участвовал, был одним из создателей. Это было начало раннего внутрисистемного диссидентства. Люди, которые участвовали в этих группах, были косвенно связаны с университетскими кружками, с такими как кружок Краснопевцева в МГУ. Многие были не из МГПИ, как, например, Владимир Тельников. Хотя часто собирались у нас в институте. Нас в КГБ вызывали – всё, как положено! Я был свидетелем на процессе в Риге, где судили одного из участников нашей группы, латыша Виктора Калныньша. Трое из наших ездили в Ленинград, разбрасывали там листовки, и их посадили».
О диссидентстве