Борис Вахнюк любил детей. Не только своих. Недаром же он так стремился к студентам, с такой самоотдачей рассказывал и пел для них. Он был наш, МГПИшник, педагог от Бога. «Все прекрасные песен слова – от детей. И прозрачней небес синева – от детей. И разумнее жизнь, и оправданней смерть, и ужасно болит голова от детей!»
«Весна! –
писал Б. Вахнюк. – Дорога к ней длинна, трудна, но это – изначальный круг природы. Не береги себя. Не жди погоды. Не пропусти, когда придёт весна». Борис Савельич себя и не берёг. И не пропустил свою весну, которая вновь пришла к нему, когда у других уже наступает зима, пришла вместе с любимой и любящей женой Ирой и двумя дочками. А вот – о старости, которую он великолепно презирал: «Пускай зима прихватывает душу, пусть будет всё морозно и бело, им вынести поможет эту стужу накопленное за лето тепло». А тепла Борис Савельич и все шестидесятники накопили столько, что хватит ещё на много поколений.Борис Савельич всегда был афористичен:
«Мы, те, кто раз двадцать на дню о скучных победах трубим, – как тянемся все мы к огню, зажжённому кем-то другим!»
«Сильна, но смертна наша злоба. Слаба, но вечна доброта».
«Только ведь, если уходят друзья, это не значит, что не было их».
«Пока мы веселы и живы, живут и те, кто рядом был».
«Человек – это сумма поступков».
Восхищает дерзкая образность его речи, его умение отреагировать молниеносно и подать ответную остроумную и точную реплику, как парировать трудный мяч на футбольном поле и дать ответный пас. Недаром же Вахнюк был мастером спорта по футболу и изумлял «Грушинку» своим не только песенным, но и вратарским талантом!
Он был реалист, но он был и романтик. В его стихах – вся романтическая атрибутика: «синяя зовущая звезда»,
дороги, костры, родные деревья – и бездонные небеса. Он был и сыном земли с её вербами, садами, колодцами-«журавлями» и криницами. Но он был и «сыном неба», как в одноимённой песне, сыном космической эпохи. Не зря ведь пел для Гагарина визборовского «Серёгу Санина».Если бы собрать все надписи Бориса Савельича на книжках, кассетах, дисках, билетах получился бы отдельный томик! А ещё ведь есть «Рубай»,
серьёзные и мягко-улыбчивые. По форме – Омар Хайям, а по сути – шестидесятые!«Прохожий! Ты мимо идёшь – задержись. Ты очень спешишь? Ну и что ж, задержись. Так всё быстротечно и зыбко вокруг… Возможно, ты друга найдёшь – задержись!»
Есть у Вахнюка и частушки:
«Мы с тобой, моя зазноба, разошлись по одному. Мы с тобой верны до гроба: я – тебе, а ты – ему».
Есть «Серенады»:
«То набожно живём мы, то безбожно, и ко всему привычка нам дана. Лишь к нежности привыкнуть невозможно: привыкнешь – и кончается она».
Есть «Назидания дочери»:
«Родителей насмешливо любя, над их стареньем не спеши смеяться; когда они боятся за тебя, они совсем не за себя боятся».
А ещё эпиграммы, посвящения, хлёсткие, колкие. Он всегда молниеносно откликался озорными и серьёзными куплетами на общественно-значимые события. На явления современной эстрады:
«О поющие банкноты, неземная благодать! Им писали эти ноты, чтобы в них не попадать»
(о «Фабрике звёзд»).Под его шутовской, балаганной маской было неподкупное желание справедливости.
И, конечно, он был настоящим рыцарем жанра авторской песни, завсегдатаем Грушинского фестиваля. Вёл мастер-классы, открывал новые имена, с энтузиазмом поддерживал молодые таланты. Как он любил этот «гул костровых песенных собраний»!
Между прочим, ему, как классику жанра, полагались более комфортабельные апартаменты, но он упорно каждое лето всей семьёй обитал в палатке. К своему возрасту относился иронически.