В Институте Времени идет расследование

А думаем мы с ним, наверное, одинаково. И потом, содержание памяти у нас ведь идентично! Я вдруг сообразил, что этот, старший, Борис знает обо мне все, решительно все, за исключением того, что произошло на линии II между двадцатым и двадцать третьим мая 1974 года. Все он знает, и все он помнит, что надо и что не надо… конечно, и те, чепуховые, в общем-то, казусы, о которых я всячески стараюсь забыть… Ах, чтоб тебе!

Я все старался разглядеть, есть ли у этого Бориса шрам на левой ладони, тонкий красноватый шрам, — это меня угораздило собственным кинжальчиком порезаться года два назад… Красивый такой кинжальчик, откуда его привезли, не помню, и служит он мне в основном для разрезания бумаги. Борис шевельнул левой рукой и словно нарочно показал мне шрам. Я начал побаиваться, что Борис будет отвечать мне моими же словами, если уж наши мысли и ощущения так совпадают. Но мы ведь даже не совсем похожи по внешности, и возраст все же разный!

Наконец Аркадию надоело созерцать, как мы молча таращимся друг на друга, и он решил взять инициативу в свои руки. Он лениво помахал прутиком и сказал, как рефери на ринге:

— Брек, Стружковы. Разойдитесь по углам. Засчитываю вам обоим поражение.

Я раздраженно повернулся к нему, и другой «я», как по команде, сделал то же самое. Аркадий захихикал.

Нелегко было заговорить с самим собой, но я это сделал.

— Ты не будешь возражать, если я его двину? — спросил я Бориса и сам удивился, до чего деревянный и скрипучий у меня голос.

Борис судорожно глотнул и тоже неестественным, срывающимся голосом ответил:

— Приветствую… вполне… и присоединяюсь.

Хорошо хоть слова у нас разные!

Аркадий откинулся на спинку скамейки и выставил вперед ногу.

— Ну, вы, поосторожней! — воскликнул он, встревоженно следя за нашим приближением. — Тоже мне, сиамские братья-разбойники!

Он размахивал своей длинной ножищей, не подпуская нас к скамейке.

— Я зайду сзади, — предложил второй Борис уже спокойно и деловито. — Зайду сзади и схвачу его за уши, а ты хватай ногу и тяни на себя, понял?

Аркадий мигом вскочил, перемахнул через скамейку и, отбежав к дереву, драматически завопил:

— Сдаюсь! Вас много, а я один!

Мой двойник повернулся ко мне, хищно и весело скаля зубы.

— Простим, что ли, злодея? — спросил он.

— Пускай раньше покается! — ответил я.

Вот теперь Борис-76 мне даже нравился. Глаза у него азартно блестели, лицо раскраснелось, оживилось. И потом, когда он двигался, то не казался излишне плотным — просто такой вот здоровенный, крепко сбитый парнюга, мускулы так и перекатываются под тонким серым свитером… Тут я поймал насмешливо-одобрительный взгляд Бориса и слегка покраснел, ощутив, что сам тоже поигрываю мускулами и, наверное, тоже раскраснелся… Ну да, вот и волосы щекочут лоб — видно, так же растрепались, как у него.

— Да ты, я вижу, вошел во вкус! — сказал Борис. — Так разыгрался, что даже чувство реальности потерял. Вообразил, что Аркадии способен каяться! Уж поверь мне, как другу…

— Как самому себе, — поправил я.

— Верно! — с некоторым испугом согласился Борис. — Как самому себе… хотя к этому, понимаешь, трудновато привыкнуть.

— Еще бы! — сочувственно сказал я.

Я и то удивлялся железной выдержке этого Бориса — он не охал, не ахал и даже с вопросами не лез, хотя соображал во всей этой истории наверняка еще меньше, чем Аркадий. Впрочем, может, у них здесь уже запросто гуляют в гости к самим себе? Нет, вряд ли: тогда Борис встретил бы мое появление совсем иначе. Начал бы уточнять детали: мол, откуда ты и как? А то ведь он травмирован крепко и даже не пытается это скрыть. А не расспрашивает в основном из самолюбия: старается до всего своим умом дойти, без посторонней помощи. Ну, это уж мой характер, узнаю…

Интересно, что же он может сообразить? Допустим, что Аркадий ему ничего не сказал и сам он тоже ничего не знает. Вроде бы не может он ничего не знать, — неужели Аркадий все эти два года молчал? А если все-таки? Тогда у него сейчас в мозгах такая каша!

— Какое трогательное зрелище! — ехидничал Аркадий, снова развалившись на скамейке. — Единение широких масс Стружковых! Стружковы всех времен и миров, соединяйтесь!

— Заткнись на секунду, остряк-самоучка! — сказал Борис-76, а потом, смущенно улыбаясь, повернулся ко мне. — Все! Сдаюсь… И так и сяк ломаю голову, пытаюсь понять, откуда ты взялся, и не могу. Данных не хватает. Ведь этот умник ничего мне вообще не сказал. Ты же знаешь, как он обожает эффекты. Влетел в лабораторию на сверхзвуковой скорости, весь мокрый, дико посмотрел на меня, сказал: «Выходи в сквер через десять минут, дело есть!» — и тут же испарился… Ты — оттуда?

Он повел головой куда-то вверх. Так! Он думает, что я из будущего. Значит, здесь еще не знают о возможности путешествий во времени? А как же Аркадий? Он-то пришел к нам из этого времени! Он один это все сделал, втайне ото всех? Или он все же не из этого времени? Из другого 1976 года? Правда, в институт он прошел бойко, и Борис его вроде признает. Но апломба у Аркадия всегда хватало. А на розыгрыше с Юрием Матвеевичем и Зоей я его поймал как миленького.