В Институте Времени идет расследование

— Никаких мышей у меня не было! — огрызнулся Аркадий. — За кота мне, что ли, было работать, мышей ловить? А потом, с мышами и вовсе уже ничего не разберешь. Куда мыша двигать, на какую дистанцию? И как с него отчет получить? Нет, это не решение вопроса.

— А твой фокус — это решение? — угрюмо спросил я.

— Да как тебе сказать… Сейчас-то я вижу, что… Но тогда мне казалось, что это — идеальный вариант. Ну, и потом я так считал: это все же опыт на самом себе. И решение такое изящное… словом, не устоял я перед таким соблазном!

Я вздохнул. Аркадий есть Аркадий. Он до конца жизни будет помнить об этом опыте, в котором у него были шансы спастись, а у того Аркадия — не было, и никогда не простит себе этого. Но это — про себя; а перед другими Аркаша и виду не подаст! Наоборот, будет орать, что он поступил правильно, а мы — тупицы, способные мыслить только на уровне коммунальной кухни. В некотором смысле это все же действительно был эксперимент на самом себе. Понимал ведь Аркадий, сам признался, что понимал: если он окажется прав, если линии двойников между собой не связаны, то эксперимент обернется убийством Аркадия-74… пусть самоубийством, но вина с него, с Аркадия-76, все равно не снимается. А если окажется, что он неправ, что линии эти как-то связаны, что путешествие во времени не разрывает связи между прошлым и будущим в жизни человека, тогда должны погибнуть оба. Как только хронокамера, двигаясь вперед во времени, достигнет рассвета двадцать первого мая, когда наступила смерть Аркадия-74 из-за отравления снотворным, Аркадий-76 бесследно исчезнет в хронокамере. Погибнет, ничего не узнав и не доказав.

— Знаешь, Аркадий, чем больше я думаю, тем меньше у меня все это в голове укладывается! — хмуро сказал Борис-76. — Что у тебя склонность к авантюризму, это я всегда знал. Но тут уж даже не авантюризм, а… ну просто черт те что! Ты мне только не читай лекций на тему о том, как врачи себе чуму прививают. Это я сам отлично знаю. Но они-то прививают чуму или еще что самим себе, а не кому другому, хотя бы и брату-близнецу!

— Ты, надеюсь, понимаешь, что если б я мог обойтись самим собой, вот этим… — сказал Аркадий, не глядя на него.

— Понимаю. Ничуть не сомневаюсь в твоей личной храбрости. Но и собой одним рисковать без крайней необходимости не следует. А уж другим человеком… Ведь всегда при опытах стараются заменить людей манекенами, автоматами, животными…

Борис выдохся и понуро замолчал. Это был, в общем-то, пустой разговор. Во-первых, сделанного не воротишь: на той мировой линии Аркадий Левицкий умер, и там этого уже не исправишь. Во-вторых, необходимость совершенно ясна… Ну, Аркадий в этом духе и ответил.

— Вот когда ты натренируешь кота или пса, чтобы он отправился в прошлое, кокнул своего тамошнего двойника и вернулся, чтобы доложить результаты, тогда и поговорим, — мрачно усмехаясь, сказал он. — И вообще отлично ты понимаешь, что никакие тут автоматы и никакие звери не помогут, а нужен человек. Рассудком понимаешь, а чувства бунтуют, верно? Нельзя, мол, так! Это, мол, убийство! Ты сидишь, смотришь на Борьку и совершенно убежден, что ты его не мог бы уговаривать на такое. Верно! Ты не мог бы! Вам, Стружковым, такие идеи просто в голову не придут! Но скажи по справедливости: не кажется ли тебе, что кому-нибудь да должны приходить в голову такие вот неприятные идеи? И что это даже удобно: все прочие тогда могут спокойненько сидеть и обличать злодеев, которые до такого додумываются!

Вот тут мы с Борисом-76 отреагировали по-разному! У Бориса даже дыхание перехватило от злости, он побагровел и с трудом сказал, что, мол, пожалуйста, пускай Аркадий закажет себе светящийся неоновый венчик или терновый венец из поролона и носит повседневно, а он на такую славу не претендует. А мне сделалось очень грустно и тяжело, и я начал сбивчиво уверять Аркадия, что мы его понимаем и что никто его не обвиняет…

— Нет, обвиняет! — перебил меня Аркадий. — И он обвиняет, и ты… Ну, ты это все же лучше воспринимаешь, наверное, из-за того, что сам путешествовал во времени. Но неужели тебе непонятно, — обратился он к Борису-76, — что другого выхода просто не было? Если бы принял снотворное я, это значило бы только одно: что Аркадий Левицкий дожил до 1976 года, а там умер. На Аркадия-74 это никак не повлияло бы. Если бы Аркадий-74 принял снотворное в обычном мире, без переходов во времени, результат был бы тоже однозначным: Аркадий Левицкий дожил бы только до 1974 года, и в 1976 году уже некому было бы размышлять над этими проблемами. Но после моего перехода в прошлое наша линия удвоилась. — Аркадий ткнул прутиком в мой чертеж. — И если одна из этих линий оборвется вот здесь, — он обвел кружочком крестик на линии Аркадия-74, — что произойдет тогда с другой линией? Вот в чем был вопрос! И ответить на него можно было только одним путем. Тебе что, действительно это непонятно? А тебе? — спросил он нас обоих поочередно.

Лицо у него почернело, заострилось. Я глянул, и мне стало больно.