— Кто знает, может быть, Лева, взгляды которого схожи со взглядами Льва Толстого, напишет нечто вроде «Войны и мира», где глубоко и широко изобразит Отечественную войну*.
… От недоедания и неполноценного питания среди заключенных появилась цинга. Лева яростно боролся за противоцинготные пайки. На этот раз и начальство превратилось в его союзника. В амбулатории во время приема больных на столе стоял большой мешок сушеной малины, которую он раздавал заболевшим авитаминозникам.
Однажды, когда Лева уже заканчивал прием, один худой, среднего роста больной задержался:
– Доктор, помогите мне, поддержите меня.
– Я и так, по мере возможности, поддерживаю вас, — возразил Лева.
– Согрешил я, священник я. Когда стали церкви закрывать, разгонять прихожан, я отрекся, снял сан. А вот теперь, слыхать, с войной церкви вновь открылись, я и обещал Богу, что если жив выйду из заключения, то буду служить священником. Поддержите меня…
Лева сказал, что надо уповать на Бога, и попытался заговорить о духовных вопросах. Но, к сожалению, священника это мало интересовало, и они не нашли взаимопонимания.
Поддерживать его, так же как и любого другого больного и слабого, Лева всегда был готов. Но, к сожалению, его возможности в этом отношении были весьма ограничены.
В октябре 1943 года неожиданно пришло предписание: — Отправить фельдшера Смирнского в колонию на станции Запрудовка.
Они не поняли, что впереди Леву ждал путь тернистый и исполненный лишений. Для творчества были отрезаны все возможности.
— Почему, как, зачем? — недоумевал Лева.