В Иродовой Бездне. Книга 4

Теперь, находясь в этой общей камере, он все время был под впечатлением того «острова спасения», который нарисовался в его воображении.

Лева не хочет сказать, что это было видение. Тем не менее это можно почесть за сон. Это было состояние утомленного, и он не помнит, что он находится в карцере, из глаз его текут слезы…

И вот он видит, что прилетевшие на самолете люди опускаются на колени, каются в грехах, встают радостные, обнимаются с другими. Все они родные братья.

— О, — говорит один из них. — Мы сейчас же летим назад, к центру, в Москву. Христос наш Спаситель!

Самолет поднимается в воздух с этого острова спасения, и спасенные люди летят на ту Большую землю, где столько греха и несчастья, чтобы возвестить Евангелие, которое они приняли.

Что будет дальше? Встревоженные люди из Москвы направляют на этот остров несколько самолетов, чтобы выяснить, что случилось, что за силы действуют, что и преступники и начальство, охраняющее их, — все стали верующими!..

Открылась дверь карцера.

— Срок вашего наказания в карцере кончился. Выходите! Лева умоляюще посмотрел на охранника и попросил:

— Оставьте меня в карцере еще до вечера…

— Что вы? Все просятся, чтобы их как можно скорее выпустили, а вы — «оставьте до вечера». Рехнулись, что ли?

— Нет, — ответил Лева, — но если можно, оставьте до вечера…

— Нет, нет, не можем. Выходите!

Лева все еще находился под впечатление того, что в коротком видении открылось его умственному взору. О, как он жаждал, чтобы люди стали людьми, чтобы не было греха, зла, ненависти и угнетения человека человеком! И вот то, что открылось в его воображении, раскрывало перед ним как бы картину будущего пробуждения народов земли, когда наконец люди протянут руки к Спасителю и прекратятся страдания и муки…

Но — когда же это начнется? Когда люди будут любить друг друга и человек человеку будет брат и друг?

— Вот передача, которую вам принесли, — сказал конвойный, протягивая Леве мешок с продуктами. — Только я хочу предупредить вас: не кушайте сразу много. У нас были случаи, что люди тяжело заболевали после карцера, когда кушали досыта.

— Спасибо, — сказал Лева. — Я это понимаю и смогу держать себя в умеренности.

Это было состояния утомленного истощенного бессонницей, холодом организма, когда, кажется, можно впасть в отчаяние, в пессимизм. А он, движимый какой-то внутренней силой, которая проявилась в нем в результате молитвы, вознесся в сферы победы света над тьмой, добра над злом, любви над ненавистью.

Проходили дни, по-прежнему допрашивали его, и следователь сулил страшные наказания, которые ожидают его, а он все продолжал думать об одном и том же: думать о том, когда же эти люди, «неверующие», станут братьями, когда будет уменьшаться на земле зло, насилие, ненависть.

Иногда следователь и Лева подолгу смотрели друг другу в глаза, не говоря ни слова, и следователь первый опускал глаза. Совесть у Левы была абсолютно чиста. Но была ли она чиста у Таратковского? Как-то однажды Тартаковский сказал Леве, что когда он делает проступки и сознается в этом, то начальство прощает ему. Что это были за «проступки», он не пояснил. Может быть, этим он надеялся косвенно дать понять Леве, что ему тоже нужно «сознаться», и тогда ему будет легче.

Иногда, видимо стараясь заглушить какие-то остатки совести, Тартаковский начинал доказывать Леве, какое «великое значение» имеет его работа и работа его товарищей, когда они арестовывают и приговаривают людей к тяжким наказаниям.

— А если бы мы это не делали, кругом было бы столько убийства, восстания, беспорядки в стране. Только благодаря нашей самоотверженной работе поддерживается порядок общественной жизни, государственная безопасность…В этих его высказываниях нетрудно было узнать, что эти мысли о том, что «нас окружают враги, целое море врагов», внушены были ему «отцом народов», великим Сталиным.

Глава 17. Терпение (Допросы, очные ставки)

«Зная, что испытание вашей веры производит терпение».

Иакова, 1–3.

Дни шли за днями, мучительные, долгие, с еще более мучительными ночами. Леву перевели в другую камеру, которая была на верхнем этаже. Настало лето, погода была жаркая, и под раскаленной крышей в верхней камере было так жарко, как в парной. Люди сидели в одних трусах и обливались потом, пили «чай» в виде горячей воды; лишь ночью было некоторым облегчение от жары. Особенно тяжело доставалось сердечникам. Слышно было, как в соседней камере кто-то тяжело дышал, кричал в окно, задыхался. На всех окнах были так называемые козырьки-навесы, которые позволяли видеть лишь полоску неба. Но звуки доносились из камеры в камеру, и этот задыхающийся человек, к которому то и дело вызывали врача, хотя и был не виден, но производил на всех угнетающее впечатление.

Среди арестованных было очень много попавших в плен во время Отечественной войны. Они много пережили в гитлеровских лагерях, а теперь их обвиняли в «измене родине», якобы они получали от немцев какое-то задание и должны были в этом сознаться.